— Приветствую, господа! Надеюсь, вы обеспечите безопасный выезд?
Старший, молча козырнув, достал из нагрудного кармана свисток. Младший немного помешкал, не в силах оторвать глаз от коричневых боков «Антилопы».
— Неужели он такой и будет? Народный автомобиль? А-а… А двигатель… двигатель какой?
— Шесть цилиндров, четыре тысячи «кубиков»! — отрезал Марек. Наклонился и добавил вполголоса: — Вам, как представителю власти, назову точную цифру. Она пока секретная, учтите. Четыре тысячи восемьдесят шесть!
Полицейский, посуровев лицом, приложил руку к каске.
И тоже достал свисток.
* * *
— Вы сумасшедший, герр Шадов! — уверенно заявила учительница пения из Тюрингии. — Зачем все это? О нас же действительно газеты напишут! А если документы потребуют — на ваш «показательный рейс»?
Марек не отвечал, улыбался. Мотор-шмель гудел уверенно и мощно, «Антилопа Канна» набирала скорость. Широкий проспект, яркое летнее солнце, легкий ветер, бьющий в лицо через приоткрытое окно…
Что лучше? Слиться с уличной толпой — или пройти сквозь нее на ходулях, звеня в бубен?
— Документы? — наконец отозвался он. — От известного вам доктора мне достался чистый бланк общества «Сила через радость». Подписи, печать… Вас я уже оформил, фройляйн Трапп. Будете обеспечивать культурную программу.
— Все равно безумие, — вздохнула губастая. — Хоть бы с нами посоветовались!
Сидящая на переднем сиденье Герда обернулась, взглянула серьезно:
— Со мной — не надо.
Помолчала, улыбнулась кончиками губ, сразу же став похожей на мать.
— Им хотелось, чтобы мы испугались. А нам не страшно! Это на нашей «Антилопе» и написано. Только не все правильно умеют читать буквы.
Марек Шадов не стал спорить. Свистеть в машине не стоило, и он принялся негромко напевать:
Rjana Luzica,
sprawna, precelna,
mojich serbskich wotcow kraj…
— Что это? — удивилась губастая. — На каком языке?
— Папина секретная песня, — сообщила всезнающая Герда. — Вы же нас не выдадите?
Вероника молча покачала головой. Отомар Шадовиц улыбнулся:
Ты — мой отчий сорбский край,
Моих снов нездешний рай,
Свят мне твой простор!
Крабат, отправляясь в долгий и опасный путь, пел священную песнь своего народа.
8
Поезд тронулся дальше, в самое сердце швейцарских Альп, а они так и остались стоять возле брошенных на платформу рюкзаков. Хинтерштойсер схватился было за лямки, но поглядел на Курца и полез в карман штормовки за сигаретами. Тони же просто стоял и смотрел вперед. Не на Эйгер, что грозной громадой возвышался справа, а в никуда — в синее небесное пространство.
«Айгерглетчер». Название длинное, а станция всего на четыре вагона. Справа, если спиной к рельсам стать, черный зев тоннеля, слева — кирпичное здание под черепицей, чуть дальше — круглая башня водокачки с острой шапочкой-крышей. Впереди же, если платформу пройти, стоянка для машин. Тоже невеликая, как раз на три «Испано-сюизы». Но машина там одна, и баронесса одна. В их сторону не смотрит, курит. Мундштук все тот же, полуметровый, темного янтаря.
До отеля «Des Alpes», возле которого разбили лагерь скалолазы, километра два
[63], сперва вверх по асфальту, потом резко вниз. Те же, кого авто не встречали, уже брели не спеша. Не все, правда. Итальянцы, Чезаро и Джакомо, вообще куда-то пропали. Вышли — и нет их. Дело странное, зато хороший повод никуда не спешить.
— Ждешь, пока она уедет? — не выдержал Хинтерштойсер, делая последнюю затяжку.
Друг Тони даже не соизволил повернуться.
— Она — кто?
Ну конечно! Андреас решил, что самое время внести ясность. Слушаться наглую девицу, конечно, незачем, но уж бояться ее — вообще ни в какие ворота. Только как бы это помягче высказать?
Первую фразу составил, взялся за вторую…
— Ингрид! Ингрид!..
Перед глазами промелькнуло что-то синее вперемежку с рыжим. Рыжее узналось почти сразу — Чезаре без кепи. Куртка нараспашку, рубаха на животе расстегнута. И скорость приличная, если не мотоциклу, то велосипеду впору. Слева направо, от кирпичного здания станции, по платформе, их не замечая… Интересно, что за тезка завелась у баронессы фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау?
…А синее — это же гентиана, синий альпийский цветок, по-простому — горечавка. Целый букет!
— Ingrid! E davvero lei?
Явление Джакомо, тоже с букетом, Хинтерштойсер воспринял уже как данность. Горы, Эйгер, скалолазы с букетами бегают. Толкнул локтем Курца, дабы тот тоже полюбовался.
— Hi! Ciao! Ingrid! Dov'e qui provengono da?
…«Испано-сюиза», баронесса, уже без сигареты, итальянец слева, итальянец справа. Подбежали, схватили в четыре руки…
Подбросили — вместе с букетами. Поймали. И букеты поймали. И снова подбросили.
— Ciao, ragazzi! Sono cosi felice di vederti!
А это уже баронесса, пойманная и схваченная. По-итальянски. И ей в ответ, без перевода, но понятно.
— E fantastico! Ingrid!
Наобнимались, по спинам нахлопались. Взялись за руки, словно в хороводе:
Будем, будем веселиться,
Парапон, сипон, сипон!
Чтоб с тоски не удавиться,
Парапон, сипон, сипон!
Громко, на все Альпы. Баронесса и Джакомо — по-немецки, Чезаре на родном, но тоже про «парапон»:
Собрались со всей Европы,
Парапон, сипон, сипон!
Отмораживаем… спины!
Парапон, сипон, сипон!!
Ингрид с рыжим умолкли, но Джакомо не остановить.
И на скалы грустно глядя,
Парапон, сипон, сипон!
Недомечтал — ладонь Чезаре вовремя дала затрещину. И — хохот, такой, что позавидовать можно.
— Чего-то я не понял, — задумчиво проговорил Курц.
Хинтерштойсер думал недолго:
— Подменили!
* * *
Вблизи, когда до стоянки добрались, чары исчезли без следа. Баронесса все та же, с мундштуком в зубах, и лицо прежнее, и северное небо в глазах. Синие цветы — на капоте, рюкзаки друзей-итальянцев — в открытом багажнике.
