В пятницу 22 ноября я села на самолет авиалинии Eastern, который должен был приземлиться в Айдлуайлд, Нью-Йорк. В середине полета капитан проинформировал нас, что самолет перенаправлен в Ньюарк, Нью-Джерси. Сообщили только, что в Далласе что-то случилось, нечто непредвиденное, но внутри меня что-то дрогнуло, и я подумала о немыслимом. Все, что я смогла сделать, это пробормотать:
– О, боже мой! Надеюсь, что нет.
Когда мы приземлились, мама ждала меня в аэропорту. Она подошла ко мне, забрала внучку и произнесла фразу, которая подтвердила мое предчувствие, мои страхи:
– Кто-то стрелял в Кеннеди.
Оказавшись дома, в Форт Ли, мы включили телевизор и, как и миллионы других американцев, прильнули к экранам.
Через два дня Освальд, задержанный еще 22-го числа и объявивший сам себя «козлом отпущения», был убит в подвале полицейского управления в Далласе в момент, когда его переводили в камеру окружной тюрьмы строгого режима. Мужчиной, который выстрелил в него перед камерами, транслирующими в прямом эфире на всю страну его перевод, был тот самый грубиян, с которым я столкнулась в отеле «Ривьера» на Кубе и который занервничал, увидев меня в мотеле в Далласе: Джейкоб Леон Рубинштейн, известный как Джек Руби.
Я рассказала маме, что была в Далласе, и тогда та сообщила Фрэнку Лундквисту и Фрэнку О’Брайену. Они приходили несколько раз, допрашивали меня и показывали фотографии, на которых я опознала всех, кого знала. Я не вспоминала об этом, пока пятнадцать лет спустя, в 1978 году, меня не вызвали свидетельствовать перед специальным комитетом Палаты представителей Конгресса США по расследованию убийств, который занимался делами Джона Ф. Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Я рассказала им то же, о чем пишу здесь. В следующие годы я не возвращалась мыслями к этим событиям, ведь та поездка – это всего лишь два дня моей жизни, и хотя все говорят, что это очень важно, что я находилась рядом с теми, кто его убил, что у меня есть информация об убийстве века, я не знаю ничего, кроме того, о чем только что рассказала. Я была рядом с ними? Да, но не более, потому что меня не подпускали близко. Я знаю, что Фьорини, братья Ново, Бош и остальные говорили, что желают Джону Фицджеральду Кеннеди смерти. Я уверена, что они были не единственными, кто этого хотел, но единственными, от кого я это своими ушами слышала.
6
В безопасности в сельве
В стране, где можно убить президента и никто никогда не узнает, кто же стоит за этим преступлением, жизнь человека недорого стоит. Особенно жизнь такого человека, как я, ведь я была связана с силами, которые действуют только в тени и для которых не существует границы между законом и беззаконием.
Вернувшись из поездки в Даллас и в сотый раз проехав через Майами, я решила остаться жить с мамой в Форт Ли и нашла работу в «Прентис Холл», издательстве образовательной литературы. Это была моя четвертая «обычная» работа после эпизода в Pan Am, недолгой попытки стать официанткой после неудачной истории с таблетками на Кубе и места, которое я получила в пятидесятых годах в судовой компании, где работал papa, «Норддойчер Ллойд» – там я рассчитывала зарплату грузчикам.
Однако очень быстро я поняла, что выжить для меня – это не просто ходить на работу и получать зарплату. В один прекрасный день я сидела за рабочим столом, когда кто-то тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидела, что это был детектив полиции, еще несколько стояли поодаль. Они попросили меня проехать с ними. Первой моей мыслью было, что что-то случилось с Моникой. Меня захлестнуло волной ужаса, и, как только я смогла выдавить из себя хоть слово, я спросила:
– Где моя малышка? С ней все в порядке?
Меня сразу же успокоили. Они не хотели, чтобы я переполошила остальных сотрудников, поэтому предложили выйти. Уже на улице, у дверей издательства, мне сообщили, что они получили телеграмму из офиса шерифа во Флориде. В ней было предупреждение, что по дороге к Нью-Джерси движется машина с пятью типами, которые собираются сделать что-то со мной и моей дочерью. Мы с Моникой опять оказались в центре мишени, невозможно только было определить, кто стрелок. Я тут же подумала, что это снова Уолтерс, ведь только о его планах убить нас я знала с уверенностью. Впрочем, это могли быть и кубинские эмигранты, и даже Фрэнк или кто-то еще, кому не давало спать спокойно то, что я была в той машине, которая доставляла оружие в Даллас.
Моя семья снова стала моим спасением, но даже при их поддержке я чувствовала себя потерянной. Я хотела стать невидимкой.
Несмотря на то, что людей, на которых указал шериф, задержали где-то в Вирджинии, я поняла: покоя мне не будет, и план начать спокойную, тихую, нормальную жизнь рушится с треском. Я не могу ничего предпринять, чтобы отразить нападение, если не представляю, с какой стороны оно может произойти. Эта неопределенность и осознание реальности угрозы привели к тому, что я скрепя сердце приняла предложение о защите, которое сделали мне власти. На время расследования меня, Монику и маму поместили под охрану в доме в Нью-Джерси. Правда, то, что подразумевалось как защита, стало для меня хуже тюрьмы: маме еще разрешали ходить на работу, а вот я должна была все время оставаться там и не могла выйти никуда дальше сада. Шли дни, недели, это был первый опыт жизни в качестве человека, который вынужден выбирать между свободой и безопасностью, когда если хочешь остаться в живых, вынужден заплатить за это гнетущей скукой и невыносимым существованием, срок которого не зависит от твоей собственной воли. Я задыхалась и мучилась приступами клаустрофобии.
Наконец, через несколько недель, мне разрешили покинуть укрытие, и я снова вернулась к своей привычной жизни. А вот спокойствия вернуть мне не удалось. Несмотря на то, что расследование было закончено, мне так и не сказали, кто были те люди в машине, которые собирались на нас напасть, и кто их послал. Я снова оказалась на прежнем месте.
Какое-то время я прожила вместе с братом Филиппом в его особняке возле Центрального парка. Он брал меня на свои концерты и защищал так же, как Джо-Джо и мама. Моя семья снова стала моим спасением, но даже при их поддержке я чувствовала себя потерянной: я зависела от них, денег не было, вернуться в Майами я не могла и совершенно не представляла, что мне делать с моей жизнью. Я хотела стать невидимкой. Но теперь у меня была дочь, и я должна была двигаться вперед, уже не только ради себя, но и ради нее. Я все больше склонялась к мысли, что единственным выходом было снова встретиться с Маркосом, объяснить все, что произошло с Уолтерсом, и вместе найти решение. Для этого нужно было ехать в Каракас, где он содержался в тюрьме. Венесуэла стала моей целью: мы с Моникой отправимся туда, и будь что будет.
Я предупредила Фрэнка Фьорини о своих планах, и, выслушав меня, он чистосердечно признался, что считает меня сумасшедшей. Я объяснила, что это единственное решение, которое пришло мне в голову, да и терять мне теперь уже нечего. Хотя я отлично понимала, что Уолтерс не был моим союзником, он был врагом, я все равно ему позвонила, чтобы попытаться получить от него деньги на поездку. Как я и ожидала, он отказал. Мне помогла мама, уже в который раз. Она не хотела, чтобы я ехала, и снова и снова повторяла, что это плохая идея. Но в конце концов она помогла мне купить билеты на самолет.
