К тому же травля не прекращалась. «Друзья» вроде Томми Манкузо и Тони «Душки» Корельо иногда давали мне немного еды и денег. Появляясь со мной на людях, они демонстрировали, что они на моей стороне и не дадут меня в обиду. Но нападения все равно продолжались. Около дома постоянно крутился какой-то высокий и светлый тип, которого все звали Сэмом. Он расспрашивал обо мне до пожара. Я всегда подозревала, что он работал на ЦРУ, чувствовала, что мне хотят заткнуть рот, избавиться от меня, довести меня до самоубийства. Но у них ничего не вышло, хотя я много раз находилась на грани отчаяния.
Как-то в 1980 году Вэк вместе с другим агентом, Джо Бареттом, назначили мне встречу по адресу Полис Плаза, 1, в штаб-квартире Департамента полиции Нью-Йорка. Передо мной положили чистый лист бумаги и потребовали, чтобы я его подписала. Я была в таком отчаянии, что согласилась, и тогда Баррет сказал:
– Теперь ты сможешь увидеть, чем занимается твой молодой человек.
Marielitos
Документ, который я подписала, потом заполнили. Согласно ему, я начала сотрудничать с Вооруженными силами США, которые в тот момент занимались подготовкой баз для приема беженцев с Кубы, так называемых marielitos. 1 апреля группа из пяти граждан Кубы получила политическое убежище в посольстве Перу в Гаване, прорвавшись на его территорию. Фидель потребовал, чтобы их выдали властям, но, получив отказ, три дня спустя лишил представительство дипломатического иммунитета. Сотни кубинцев сразу обратились в посольство с просьбой о политическом убежище. Вскоре сотни превратились в тысячи. Тогда Фидель разрешил любому желающему покинуть страну при условии, что найдется кто-то, готовый помочь ему благоустроиться. В Мариэльском порту без остановки сновали суда, отправлявшиеся в город Ки-Уэст во Флориде, где высаживались тысячи кубинцев.
Власти США не были готовы к такому количеству мигрантов и уже не знали, что делать с кубинцами, которые всё продолжали приезжать. В период с сентября по октябрь прибыли 125 000 беженцев.
Я переехала в дом своей сестры Валерии, которая тогда жила в городе Гаррисберг, штат Пенсильвания. Она познакомила меня с майором Уэйном Брэдшоу, с которым встретилась, когда проводила работу с вьетнамскими беженцами. Что-то подобное теперь организовывалось для кубинцев. После одного-единственного собеседования меня сделали американским маршалом, и я начала работать на военной базе в городе Форт Индиантаун Гэп, одном из анклавов, куда власти США начали направлять marielitos, пока расследовали их дела и определяли их дальнейшую судьбу. Мне выдали униформу, ботинки, я прошла военную подготовку. Моей задачей было собрать у них паспорта, снять отпечатки пальцев и сделать удостоверения личности. Часто мне приходилось использовать свое знание испанского, чтобы узнать больше о прошлом беженцев. Еще нужно было записывать номер, татуировка с которым у многих была нанесена на внутреннюю сторону губы – несмываемое напоминание об уголовном прошлом. Было известно, что Фидель отправил преступников вместе с мигрантами, и не только для того, чтобы избавиться от них. Это значило, что те, кто не принимал революцию или предавал ее, были изгоями общества. Кроме того, таким способом он хотел наказать своего северного врага.
Я жила между домом сестры и базой, куда прибывали все новые и новые потоки беженцев. Власти США не были готовы к такому количеству мигрантов и уже не знали, что делать с кубинцами, которые всё продолжали приезжать. В период с сентября по октябрь прибыли 125 000 беженцев. Не хватало места, чтобы разместить всех. Условия пребывания не позволяли разделить всех по группам: дети, женщины, семьи, гомосексуалы… и, в довершение всего, имелись серьезные медицинские проблемы. Среди беженцев находились душевнобольные, которым требовались антипсихотические препараты. А у других начала появляться зависимость от антидепрессантов, которые использовали для лечения сильной депрессии, признаки которой проявлялись все чаще.
«Хуже, чем Куба»
Там я провела чуть меньше года, потом меня перевели в штат Арканзас, чтобы работать в Форт Чаффи – единственной базе на территории с жарким климатом. Туда отправили многих психически больных или умственно отсталых кубинцев, людей с ограниченными физическими возможностями, гомосексуалов и стариков. Мне дали жилье, потому что Марку как несовершеннолетнему запрещено было жить на территории базы. Я начала работать. То, что происходило на моих глазах, возродило призрачные воспоминания из моего прошлого, у меня сердце разрывалось, было очень тяжело. Я отвечала за шестьсот детей, которые жили в двух огромных казармах. К своему ужасу, я поняла, что служащие не умеют обращаться с маленькими. Их не трогали ни слезы, ни отчаяние, которые мне самой пришлось испытать в Дрангштедте. Малыши плакали, потому что их отняли от родителей, но военные не церемонились: просто делали им укол, после которого дети дня два спали. Затем их отправляли в разные приюты, разбросанные по всей стране. Или же отдавали людям, готовым взять их на содержание. В этом случае выдавали три тысячи долларов, карту социального страхования и медицинскую страховку. Но провожали с ненавистью и позором.
Я видела, как взрослые мужчины безутешно плакали и без конца писали письма, в которых выражали свое желание вернуться на родину.
В Форт Чаффи я видела то, что никогда не смогу забыть. Например, как ребенок умер от простого приступа астмы, или как беременных женщин приковывали наручниками. Я также убедилась, что те, кто стоял во главе, недооценивали масштаб, не понимали, какие задачи перед ними стояли, не хотели проникнуться людскими трагедиями, к которым следовало отнестись по-человечески. Я собственными ушами слышала, как начальник базы, который только и делал, что флиртовал с работницами Красного Креста, сказал:
– Я не имею ни малейшего представления о том, чем мы здесь занимаемся. Делайте с ними, что хотите.
Я не могла оставаться безучастной: часто спорила с военным начальством, и каждый раз, стоило мне открыть рот, чтобы заявить о злоупотреблениях или ошибках, у меня начинались проблемы. Дошло до того, что меня отдали под военный суд, потому что я однажды взяла руку, которую отрезали с помощью мачете четырнадцатилетнему парню, и отвезла ее в больницу за пределами базы, чтобы попытаться пришить.
Условия были отвратительными, я никак не могла избавиться от мыслей о Берген-Бельзене. Несмотря на то, что питание, которое предоставляли кубинцам, было получше, чем в гитлеровских лагерях, и особых зверств не было, невозможно было не вспоминать пережитое: здесь витал тот же запах нужды, заключения, скученности и отчаяния. Для многих это был трагический опыт, невыносимый, и, помимо череды самоубийств, волнами расходилось ощущение черного уныния. Я видела, как взрослые мужчины безутешно плакали и без конца писали письма, в которых выражали свое желание вернуться на родину, признавая, что их отъезд в Соединенные Штаты был большой ошибкой. Они заявляли: «Здесь хуже, чем на Кубе».
Среди обитателей базы было много кубинцев, отличавшихся блестящим интеллектом, настоящих гениев, говорящих на двух или трех языках. И они, и многие другие продемонстрировали свою способность выживать в месте, где все, что им было предоставлено, – это нары и кусок простыни. Хватало, нужно сказать, и проблемных персонажей, как раз из числа обладателей татуировки на губе. Однако наибольшие неприятности федеральным охранникам доставляла сантерия
[9].
