Сумайя любила свою чадру – та была частью ее сонат, культуры, и символизировала для нее гораздо больше, чем уважение к традициям.
Северный Тегеран напоминал Сумайе публичный дом, но она соглашалась, что едва ли все эти женщины распущенные. Да, возможно, они не так преданы Богу, как она. Но Тегеран так быстро менялся, что стало совершенно невозможно понять, кто настоящая проститутка, а кто нет. Неправильные хиджабы были повсюду. Сумайя знала, что и под чадрой могут скрываться грехи. Брат как-то показал ей место на улице Шуш в южной части Вали-Аср, где женщины в чадрах были настоящими проститутками. Бедняжки торговали собой по цене жареного кебаба. Впервые увидев их хмурые лица и мертвые глаза, она заплакала.
Сумайя любила свою чадру – та была частью ее сонат, культуры, и символизировала для нее гораздо больше, чем уважение к традициям. Простая черная ткань означала скромность и набожность, смирение перед Богом и духовным, упорядоченным миром, где правила оберегали людей от зла. Вот чем была для нее чадра. А еще – удобным безразмерным кардиганом, в который можно было спрятаться, когда у тебя месячные и ты вся отекла. Чадра была защитницей, скрывающей изгибы фигуры от похотливых взглядов мужчин. Больше всего Сумайя любила ходить в чадре, обтягивающих джинсах и кедах Converse – противопоставление старого и нового, двойной ансамбль, в котором она одновременно угождала и Богу, и моде. Но главной причиной, почему она носила чадру, был отец, Хаджи-ага. Для него чадра была единственной приемлемой формой хиджаба. «Девушка в чадре подобна розовому бутону: все прекрасное сокрыто внутри, отчего становится еще прекраснее и ближе к Богу», – повторял он.
В доме Хаджи-ага скромность ценилась превыше всего. Никто из мужчин, кроме отца и брата Сумайи Мохаммада-Резы, никогда не видел ее волосы и обнаженные руки. В мире Сумайи ее стройную фигуру непозволительно было видеть даже ее любимым дядям. Иногда вместо чадры она носила платок и манто – обычно из практических соображений, например когда ходила гулять в горы с друзьями или шла на семейный пикник. Но ее манто всегда были свободными, ниже колена и темного цвета. Под них она надевала обычную одежду из сетевых магазинов: Zara, Mango, Topshop, Benetton.
После школы некоторые девочки решили пойти к Мансуре: у нее была большая гостиная. В этой части города посидеть было негде. В парках собирались наркоманы; модных кофеен в квартале не было, а в традиционные чайные пускали только мужчин – те курили кальян и судачили.
Сумайя не пошла с остальными: ей надо было помогать матери готовиться к празднику. Сегодня был важный вечер: праздновали возвращение Хаджи-ага из паломнической поездки. Позвали всех соседей. Свернув за угол, она увидела Тахере Азими и ее пожилых родителей. Они стояли у маленького фургона, нагруженного скарбом. Им предстояло позорное возвращение в родную деревню.
Тахере Азими никогда не вписывалась в их компанию. Ее родители казались нормальными: беднота, рабочий класс. Они молились, мать всегда носила чадру. Мать родила Тахере почти в пятьдесят лет: тридцать лет ее считали бездетной. Семья Садека, отца Тахере, десятилетиями давила на него, принуждая оставить бесплодную жену и найти здоровую, помоложе. Садек не поддался. Он был хорошим человеком и никого не хотел обижать. Рождение Тахере сочли чудом – и ничего, что Абу-л-Фазл ответил на молитвы с такой большой задержкой.
Крепкие, выносливые крестьяне, родители Тахере переехали в Тегеран в молодости, но город высосал из них все соки. Землетрясение, всколыхнувшее твердые слои земли, превратило их родную деревню в груду щебня. Половина дома обрушилась меньше чем за шесть секунд. Целая жизнь рассыпалась в пыль, превратилась в кирпичные обломки. Погибли десятки людей, включая всех родственников Тахере. Их похоронили на кладбище под апельсиновыми деревьями. Деревня, некогда полнившаяся жизнью и стоявшая на плодородной равнине в окружении гор, в одночасье стала печальным, запустелым местом; теперь никто и не помнил, что прежде с этих гор стекали потоки воды и питали фруктовые сады, где гуляли дикие лошади.
Понятия приватности и анонимности, присущие западным городам, по-прежнему чужды Тегерану. Он весь держится на невидимых швах кровных связей и кланов.
Переезд в город оказался менее болезненным, чем они ожидали. Несмотря на свое грубое и уродливое урбанистическое лицо, дороги, бетонные многоэтажки и гниющее дно, Тегеран не был безликим мегаполисом: он так и остался большой деревней. Понятия приватности и анонимности, присущие западным городам, по-прежнему чужды Тегерану. Он весь держится на невидимых швах кровных связей и кланов; здесь соседи всегда готовы протянуть друг другу руку, но с не меньшим рвением вынюхивают и лезут в чужие дела.
Вскоре родные Тахере нашли в городе дальних родственников и знакомых. Но через некоторое время община распалась. Сердечные заболевания, рак, некомпетентность врачей сгубили многих из их круга. Жизнь семьи стала более замкнутой, они уединились, стали держаться друг за друга, а в центре всего была Тахере. Потом семью настигла череда несчастий. У матери Тахере случился инсульт. Медстраховки у них не было, Садек работал на трех работах. Тахере устроилась швеей в ателье, располагавшееся в небольшой подсобке за магазином в торговом центре на Вали-Аср. Работу дочери держали в секрете. Узнай соседи, что шестнадцатилетняя Тахере работает, поползли бы слухи – и не важно, что она проводила дни напролет за швейной машинкой, а вторым сотрудником ателье был портной-афганец далеко за семьдесят. С работой на Вали-Аср для Тахере открылся целый мир. Здесь такие же шестнадцатилетние, как она, собирались в кафе и фастфуд-ресторанах. «Супер Стар» и «Супер Стар Фрайд Чикен» кишели ребятами, юношами и девушками; они кокетничали, обменивались телефонами и приглашали друг друга на свидания.
Все свободное время Тахере гуляла по Вали-Аср, любовалась красотой улицы, все более роскошной по мере продвижения к северу. Теперь она отваживалась доходить до самого парка Баг-Фердоус почти в самом конце Вали-Аср. Тахере садилась на скамейку и наблюдала за городом. Здешние жители словно принадлежали к другому виду. В одну из этих прогулок она встретила Хассана, соседского парня. Он зашел за футбольной формой в спортивный магазин у площади Монирие. Вдали от родителей и шпионящих соседей они заговорили совсем иначе – оба почувствовали, что им любопытен мир за пределами южного Тегерана. За случайной встречей последовала еще одна, и вот они уже виделись каждую неделю и с нетерпением ждали свиданий. Тахере стала читать «Занан» – передовой женский журнал, который ратовал за равенство полов и освещал разные темы – от литературы до секса. Она ходила на выставки и в театр. Она была одаренной художницей, но школьным учителям было ни к чему развивать в девочках талант к живописи и графике. Лишь ее родители понимали, как талантлива дочь, но у них не было ни денег на обучение, ни достаточной широты взглядов, чтобы поощрять ее карьеру в искусстве.
Родители Тахере были верующими и придерживались традиционных взглядов, но происходили из либеральной деревни, где мужчины и женщины сидели вместе на свадьбах, чадры были белыми и никто не возмущался, если хиджаб случайно соскользнет с головы. Садек считал революцию большой ошибкой и до сих пор сожалел о свержении шаха. Он верил, что ношение хиджаба должно быть добровольным, делом выбора, а отношения человека с Богом – личным делом каждого. Он не употреблял алкоголь, но и не был его суровым противником. И не считал, что современность противоречит исламу. По мнению Садека, юноша и девушка должны были хранить девственность до брака, однако никто не имел права вмешиваться в отношения двух людей. Вскоре он понял, что его взглядам не место в Мейдан-э Хорасан, поэтому и не высказывал их вслух, а делился только с женой и дочерью.
