4 июля монсеньора Ратту признали виновным, приговорили к трем годам заключения, а также определили огромный штраф, который он должен был выплатить. После того как в Турин прибыла церковная делегация и стала умолять графа Кавура о смягчении приговора, король простил Ратту. Как и отец Фелетти, он провел в тюрьме около ста дней
[345].
Что касается отца Фелетти, церковные власти сочли, что ему благоразумнее будет покинуть Болонью и перебраться в Рим, остававшийся под властью церкви. Его принципиальная позиция верного защитника церкви, его отказ как признавать право государства-узурпатора чинить над ним суд, так и выдавать какие-либо тайны Священной канцелярии, его торжественное заявление о том, что на маленького Эдгардо снизошла благодать Божья, — все это чрезвычайно расположило к бывшему инквизитору не только его начальство из доминиканского ордена, но и самого папу римского. Его назначили настоятелем доминиканского монастыря в Священном городе, где он и прожил всю оставшуюся жизнь, пока не скончался в 1881 году в возрасте 84 лет.
За несколько лет до смерти отец Фелетти написал Пию IX, в ту пору тоже весьма престарелому. Напомнив папе, кто он такой («религиозные события 1860 года, весьма хорошо известные Вашему Святейшеству, вынудили меня покинуть Болонью»), он просил разрешения быть погребенным в одном доминиканском монастыре в Ломбардии, на севере Италии. А когда время его пришло и он умер, хвалебную речь (на латыни) в память о нем произнес глава доминиканского ордена в Ломбардии. В этом панегирике он вспомнил о деле Мортары в таких выражениях: «К печали всех добрых людей, он подвергся суду, но повел себя в этих критических обстоятельствах так мужественно, что вызвал восхищение всех, кто принимает религию близко к сердцу, и в частности церковного начальства, особенно же Пия IX»
[346].
Преемников кардинала Вьяле-Прела и отца Фелетти в Болонье ожидало крайне неприятное положение. Из-за хаоса, в который погрузилась церковь на бывших территориях Папского государства, прошло три года, прежде чем был назначен новый архиепископ Болонский. Кандидатура, выбранная папой на эту должность, очень многое говорит о его отношении к делу Мортары. Наотрез отказываясь примириться с утратой папской власти над Болоньей и предпочитая игнорировать настроения людей, протестовавших против похищения Мортары, он назначил архиепископом доминиканского монаха Филиппо Гвиди. Гвиди не только был доминиканцем, но и прожил предыдущие три года в Вене и в силу этих двух причин служил для множества болонских патриотов живым напоминанием одновременно об их бывшем инквизиторе и о недоброй памяти прежнем архиепископе.
Папе в итоге пришлось заполнить это пустовавшее место, потому что монсеньор Антонио Канци, епископ маленькой северной епархии Крема, также временно исполнявший обязанности архиепископа Болонского, сам угодил в тюрьму. Монсеньор пополнил собой уже весьма длинную череду высокопоставленных церковных особ, ставших жертвами ритуальной борьбы между церковью и государством в Болонье. В январе 1862 года он порекомендовал приходскому священнику не совершать богослужение на похоронах одного видного судьи, потому что этот судья выказал себя ревностным сторонником нового режима. Семья юриста возбудила уголовное дело против обоих — и приходского священника, и епископа. 5 апреля того же года болонская полиция совершила рейд по всем болонским церквам и учинила обыск в ризницах: искали циркуляр, разосланный монсеньором Канци. Этот циркуляр, в соответствии с политикой, провозглашенной самим Святейшим престолом, призывал приходских священников отказывать в причастии людям, участвовавшим в деятельности нового правительства. Монсеньора Канци арестовали за то, что он разослал оскорбительный циркуляр, не согласовав его с правительством. В начале августа епископа признали виновным и приговорили к трем годам тюрьмы.
В июне 1865 года, когда монсеньор наконец вышел на свободу, Болонья по-прежнему оставалась без архиепископа — место уже давно умершего кардинала-корсиканца так никто и не занял. Правительство отказало назначенному папой доминиканцу в праве вступить в эту должность, и в 1871 году Гвиди наконец официально отказался от своего назначения. За все эти годы он ни разу не ступил на земли своей епархии. В итоге монсеньор Канци, отбыв трехлетний срок заключения, еще шесть лет прослужил временно исполняющим обязанности архиепископа Болонского
[347].
Доминиканцы, оставшиеся в городе после отъезда отца Фелетти, тоже пострадали. Правительство нового государства бросило всякие попытки примириться с вечно враждебной церковью и прибегло к той же тактике, которую уже применял на рубеже веков Наполеон. В июле 1866 года парламент выпустил закон, подавлявший деятельность религиозных орденов и предписывавший конфисковать их имущество. В декабре того же года немногочисленным монахам, еще жившим в монастыре, пришлось покинуть Сан-Доменико, оставив на произвол судьбы останки основателя ордена. Весь монастырь был превращен в армейские казармы, а остаться при самой церкви и присматривать за ней разрешили всего трем доминиканцам.
В следующем году, к вящему поношению церкви, городской совет постановил переименовать площадь Сан-Доменико в площадь Галилео Галилея, таким образом оказав честь знаменитейшей жертве инквизиции. В январе 1868 года один из членов городского совета, посетовав на присутствие на этой живописной площади статуи святого Доминика, которая стояла там с 1627 года, предложил заменить ее памятником болонским гражданам, погибшим в борьбе против папской власти. Но многим членам городского совета показалось, что это уже чересчур. После голосования («за» — 7, «против» — 31) изваянию святого Доминика было позволено остаться на прежнем месте
[348].
Глава 23
Новые надежды на освобождение Эдгардо
Супруги Мортара не возлагали никаких надежд на суд над Фелетти. Ни Момоло, ни Марианна не имели прямого отношения к аресту инквизитора, да и адресованное Фарини прошение отца Момоло, которое привело к заточению монаха, имело своей целью вовсе не суд над отцом Фелетти, а возвращение Эдгардо семье.
В течение первых нескольких месяцев после похищения сына Момоло еще верил, что папу убедят вернуть мальчика. К тому времени, когда до него наконец дошло, что Пий IX никогда не согласится добровольно отпустить Эдгардо, на горизонте уже виднелось объединение Италии. Близился конец Папского государства. В июне 1859 года, когда папские войска и их австрийские защитники ушли из Болоньи и Романьи, а новый король и его премьер-министр граф Кавур приготовились послать свои войска на юг, в области Марке и Умбрию, в фокусе европейской дипломатии оказались статус Папского государства и будущее мирской власти папы римского. Папа лишился того положения, которое занимал еще несколько месяцев тому назад, когда, являясь правителем внушительной территории и пользуясь поддержкой иностранных армий, он мог поступать как ему вздумается. Теперь-то, подумал Момоло, Пию IX волей-неволей придется прислушиваться к иностранным державам, чье мнение будет отныне определять, останутся ли хоть какие-нибудь земли под его властью.
