На чью бы точку зрения мы ни встали, ясно одно: способность кардинала Антонелли вертеть папой, добиваясь собственных целей, не была безграничной. Если многие стороны внутренней политики и дипломатии не представляли особого интереса для Пия IX и в этих сферах он давал своему доверенному госсекретарю полную свободу действий, то в делах, которые его живо интересовали, он, напротив, проявлял собственную твердую волю. Многие из деяний, за которые церковь до сих пор помнит и чтит Пия IX, являлись результатами его бескомпромиссной позиции в вопросах церковной доктрины. Особого упоминания заслуживают провозглашение догмата о непорочном зачатии Марии в 1845 году и Первый Ватиканский собор, на котором был провозглашен принцип папской непогрешимости, в 1870 году. В последнем случае Антонелли возражал и высказывал опасения, верно предсказав дипломатический урон, который нанесет Ватикану в глазах всей Европы утверждение этого принципа, но Пий IX отмахнулся от его предостережений со словами: «На моей стороне сама Пресвятая Дева»
[107].
Папа продолжал считать, что настроен к евреям вполне благосклонно, хотя этой благосклонности, разумеется, сопутствовала нерушимая убежденность в превосходстве христианства, в справедливости божественной кары, постигшей евреев за их историческую роль в умерщвлении Христа, и в порочности самих религиозных верований и обычаев иудеев. События 1848–1849 годов лишь упрочили неприязнь Пия IX к идее свободы вероисповедания. Он твердо стоял за католическое государство, то есть такое государство, в котором ко всем прочим религиям следует относиться с подозрением и строго их ограничивать, если не вовсе запрещать
[108]. Такой принцип распространялся не только на евреев, но и на представителей других христианских конфессий. Более того, папа более благожелательно смотрел на евреев, которые не представляли никакой угрозы святой церкви, чем на протестантов, которые такую угрозу представляли. Когда кто-нибудь жаловался, что в Папской области плохо обращаются с евреями, папа и его защитники возражали, что евреи, напротив, пользуются привилегированным положением: ведь им позволяется иметь синагоги и беспрепятственно отправлять обряды своей веры. Протестантам же такие вольности не разрешались, и в самом Риме не было ни одной действующей протестантской церкви, кроме перестроенного зернохранилища за пределами города, куда ходили молиться сотрудники дипломатических представительств и другие иноземцы. При этом у ворот бывшего амбара несли стражу папские полицейские, следившие за тем, чтобы туда не вошел ни один местный житель
[109].
В 1850-х годах папа не только противился призывам предоставить евреям равные с другими подданными права — он еще и гневно осуждал подобные меры, когда на них шли правители других итальянских государств. Когда в Тоскане восстановили старый режим Великого герцогства и отменили недавно введенную конституцию, папа пришел в ярость, узнав о том, что конституционная норма, наделявшая евреев равными с другими правами, в том числе и правом учиться в университете, оставлена в силе
[110]. В эпоху, когда абсолютистские принципы уже уступали место понятиям о правах человека и религиозной свободе, Пий IX оставался истинным приверженцем стародавнего богоданного миропорядка, при котором евреи считались всего лишь гостями, живущими бок о бок с христианами единственно благодаря милости церкви, до тех пор пока они не узрят свет и не обратятся в истинную веру.
Глава 9
Атака на папу
Пия IX удивило бурное негодование, вызванное делом Мортары. Хотя за двенадцать лет своего понтификата ему случалось подвергаться всевозможным словесным нападкам и против него даже поднимались бунты, его отношения с евреями как раз никогда особенно не осложнялись. В крайнем случае ему изредка приходилось откликаться на раздраженные письма от кого-нибудь из Ротшильдов, упрекавших папу в ущемлении живущих в Папской области евреев. Сам же Пий IX считал себя большим другом евреев.
Цепочка событий, которая привела мальчика в римский Дом катехуменов, началась с того, что до отца Фелетти, болонского инквизитора, дошли сведения о служанке-христианке, которая тайно крестила в Болонье ребенка из еврейской семьи. Согласно отработанной процедуре, Фелетти написал 26 октября 1857 года письмо уполномоченному Священной канцелярии инквизиции в Риме, кардиналу де Феррари, прося у него разрешения приступить к расследованию. В ответном письме от 9 ноября кардинал сообщил о результатах заседания Священной канцелярии, где обсуждалось дело:
«Ваше письмо от 26 октября, где говорится о крещении еврейского мальчика, было рассмотрено сегодня, и ваше предложение приступить к положенным процедурам, проявляя предусмотрительность, получило одобрение. Поскольку нам известно, что вы наделены достаточным благоразумием для проведения необходимого допроса… то вам разрешается приступить к делу. Решительно призываю вас действовать»
[111]. Получив санкцию от уполномоченного из Рима, отец Фелетти вызвал в Сан-Доменико Анну Моризи. Затем запись ее допроса, подготовленная его секретарем, была отправлена в Рим, в Священную канцелярию, с просьбой о разрешении забрать ребенка из семьи. Ответное письмо из Священной канцелярии, содержавшее окончательное одобрение, было, по-видимому, сожжено инквизитором через год после похищения Эдгардо, когда из Болоньи изгнали кардинала-легата и свергли папский режим.
Как папа, Пий IX являлся номинальным главой Священной канцелярии и изредка посещал ее заседания. Когда речь шла о важных делах, перед принятием решения инквизиция советовалась с папой. Но в ту пору, когда в Священную канцелярию поступило дело Мортары, к нему наверняка отнеслись как к рядовому случаю, который требовал применения стандартных действий и правил, давным-давно освященных практикой инквизиции. Так как дело касалось семьи, жившей на территории Папской области, не возникало ни малейших вопросов относительно права инквизитора совершать любые действия, какие считались обязательными в подобных случаях. Присутствовал ли Пий IX хотя бы на одном из заседаний Священной канцелярии, где обсуждалось дело Мортары, или папу оповестили о нем заранее, нам неизвестно
[112].
В последующей полемике, развернувшейся в прессе по всей Европе, обсуждался вопрос о том, одобрил ли папа изначально принятое решение, как и другой вопрос: если он узнал о свершившемся постфактум, то считал ли он, что Священная канцелярия и болонский инквизитор поступили правильно? И такие споры порождались отнюдь не досужими рассуждениями или праздным любопытством: для семьи Мортара и других евреев, выступавших в их защиту, вера в то, что папа ничего не знал об инквизиторском приказе и был поражен, когда о нем узнал, давала надежду на возвращение мальчика. Момоло Мортара точно придерживался такого мнения, по крайней мере в первые месяцы после похищения Эдгардо: добрый папа, полагал он, наверняка пришел в ужас, когда услышал о случившемся в Болонье, и когда он получит всю необходимую информацию, то непременно восстановит справедливость.
