Да, сказала она, она знает семью Мортара. Они познакомились летом 1857 года, потому что тогда она целых три месяца работала у синьоры Розины Панкальди, которая жила по соседству от Мортара.
— Вам известно [спросил Карбони], что через некоторое время после того периода, о котором вы упомянули, в доме Мортара произошла большая беда — из-за одного из их детей?
— Через некоторое время после того, как я ушла от Панкальди, по Болонье прошли слухи, что один из детей Мортара, не знаю его имени, хотя помню, что говорили о мальчике, так вот, священная инквизиция приказала отобрать его у семьи, потому что он оказался крещеным. Я никогда не слышала никаких подробностей дела и даже сейчас ничего толком не знаю.
— Но разве вы не знали о его крещении еще до того, как его забрали?
— Я ничего не знала, потому что мне никто об этом ни слова не говорил.
С подсказки Карбони Реджина признала, что действительно знала девушку, работавшую служанкой у семьи Мортара. Это была девушка из Сан-Джованни-ин-Персичето, но она не могла припомнить ее имя.
— Вы когда-нибудь говорили с ней, — спросил Карбони, — о том, что она крестила того мальчика, которого позднее забрала полиция?
— Мне кажется, я только раз или два говорила с той служанкой, когда она подымалась за чем-нибудь наверх, в чулан, потому что путь к лестнице, которая туда вела, проходил мимо двери синьоры Панкальди. Но она никогда мне ничего не говорила про того мальчика и уж тем более про его крещение.
Отвечая на следующий вопрос, она сказала, что никогда не говорила с Анной Моризи и об Аристиде — умершем сыне Мортара.
Однако, возразил Карбони, Анна рассказывала, что встретила Реджину, когда поднималась по лестнице в чулан, и после того как они поговорили об Аристиде — младенце Мортара, который был при смерти, — она рассказала Реджине, что крестила Эдгардо.
— Вы признаете, что как-то раз разговаривали с Моризи в похожих обстоятельствах. Может быть, правда и то, что вы разговаривали с ней именно на ту тему, о которой упоминала Моризи?
— Я вот что скажу: Моризи — лгунья. Я даже не знала, что тот мальчик, Аристид, о котором вы сейчас говорили, был болен. Я узнала об этом уже потом, когда увидела гробик и кто-то — не помню уже кто — сказал мне, что у Мортара умер один из детей.
На вопрос, разговаривала ли она когда-либо с инквизитором, отцом Фелетти, Реджина ответила отрицательно
[306].
Когда Реджина ставила крест под записью своих показаний, Карбони предупредил ее, как до этого предупреждал Чезаре Лепори и саму Анну Моризи, что суд оставляет за собой право завести против нее дело. Либо Анна Моризи — искусная выдумщица, либо лгут Лепори с Буссолари, подумал Карбони.
20 февраля судья направил начальнику болонской полиции письменный запрос относительно того, есть ли в полицейских архивах какие-либо записи, касающиеся Моризи, Лепори и Буссолари. В тот же день он вызвал бывшую хозяйку Буссолари, чтобы та помогла ему понять, стоит ли верить Реджине. Синьора Панкальди подтвердила правдивость своих нотариально заверенных показаний, которые она давала по просьбе Момоло Мортары осенью 1858 года, — тех самых, где описывалось, как Анна Моризи со смехом похвалялась своей постельной интрижкой с соседом-австрийцем. Но если Моризи представала с ее слов распутницей и соблазнительницей, то Реджину Буссолари, напротив, Панкальди назвала «хорошей женщиной и очень религиозной». Реджина «ходила в церковь часто, даже слишком часто»
[307].
В глазах судьи это сообщение о религиозности Буссолари было чревато противоположными выводами. С одной стороны, это говорило о ее порядочности и нравственности, особенно по контрасту с моральным обликом Анны Моризи, склонной, судя по все новым свидетельствам, не только к незаконным связям, но и к мелкому воровству, — а потому, наверное, ее рассказу можно было доверять больше, чем рассказу бывшей служанки семьи Мортара. С другой же стороны, известие о том, что Буссолари много времени проводила со священниками, вызывало определенные подозрения: вдруг именно она, услышав от Анны Моризи о крещении Эдгардо, доложила об услышанном кому-нибудь из духовенства? Так, по цепочке, эта новость и могла дойти до инквизитора.
Но неделю спустя, когда на стол следователя легли первые отчеты, составленные на основе полицейских протоколов, начала вырисовываться совершенно иная картина. Никаких записей, связанных с Моризи и Лепори, полиция в архивах не обнаружила, зато кое-какие тревожные материалы касались Реджины Буссолари, уроженки Сан-Джованни-ин-Персичето (откуда родом была и Анна Моризи).
Еще в 1838 году Реджину допрашивала полиция: ее обвиняли в том, что она оклеветала двух соседок и угрожала им. Позже дело закрыли
[308]. Это было очень давно, и обвинение так и не было доказано, однако мелькнувшая у следователя надежда на то, что репутация Реджины Буссолари будет спасена, вскоре померкла. В начале марта, когда пришли все полицейские донесения, в его распоряжении оказалось совсем другое объяснение ее особенно приятельских отношений со священниками.
Начальник полиции Сан-Джованни-ин-Персичето доложил, что поведение Анны Моризи никогда не становилось предметом беспокойства для местного полицейского управления, а шеф полиции Болоньи написал, что проведенное по его поручению исследование не выявило никаких материалов ни против Моризи, ни против Чезаре Лепори. С другой стороны, донесения о Реджине Буссолари носили тревожный характер. «Согласно полученной нами информации, она сводня и в ее дом часто приходят самые разные люди, в том числе даже священники, для шашней с женщинами»
[309].
22 февраля к следователю явилась Елена Пиньятти — женщина, к которой Анна Моризи нанялась на работу после того, как ушла от семьи Мортара в 1857 году. Елена была одной из тех женщин, чьи нотариально заверенные показания об аморальном поведении Моризи были приобщены к петиции Мортары, поданной в Ватикан. В прошлый раз Пиньятти рассказывала о распутстве Анны и ее склонности к мелкому воровству. Теперь же выяснилось, что у нее есть и другие свидетельства, имевшие гораздо большее отношение к делу. Елена была ровесницей Анны Моризи, и обе женщины уже много лет хорошо друг друга знали. Кроме того, Елена Пиньятти хорошо знала и семью Мортара, потому что в начале 1850-х годов она сама работала горничной у де Анджелисов — семьи сестры Марианны Мортара.
Анна стала работать у Пиньятти осенью 1857 года, через пару месяцев после того, как ушла от семьи Мортара. По словам свидетельницы, «она ушла от них потому, что забеременела, и ей пришлось рожать ребенка где-то в другом месте».
Я помню очень хорошо, что лет семь-восемь назад, когда я служила у де Анджелисов… заболел сын супругов Мортара, не знаю его имени, и говорили даже, что он при смерти. И вот однажды утром, когда я отводила детишек де Анджелисов в школу на виа Гамбрути, я случайно встретила Моризи. Мы поговорили о том о сем, и она — не упомянув о болезни того ребенка — спросила меня: «Я слышала, что, если крестить умирающего еврейского ребенка, он попадет в рай и получит искупление. Это правда?» Я уже не помню, что тогда ответила на это, но потом, когда мальчика Мортару похитили по приказу отца-доминиканца, я была уверена, что это тот самый, который болел, когда я служила у де Анджелисов, и которого крестила Моризи.
