Туринские следователи, придя в дом к супругам Мортара в три часа дня 18 февраля 1860 года, увидели, что Марианна, хотя она ненадолго поднялась с постели, действительно очень нездорова. «Когда мы сообщили, по какому поводу пришли, она, вспомнив о печальном событии, едва не лишилась сознания. Нам пришлось довольно долго ждать, когда она немного оправится, а потом она сказала, что сейчас не в силах вынести допроса, потому что она только сегодня начала вставать с постели, так как до этого четыре месяца болела после разрешения от родов». Марианна попросила дать ей отсрочку в один день, и мужчины ушли.
На следующий день они вернулись. Марианна оставалась в постели, но сказала, что теперь готова отвечать на их вопросы.
Марианна описала следователям события того июньского вечера и рассказала, что на следующий день, в полдень, «когда я почти совсем лишилась чувств, меня посадили в карету нашего друга Джузеппе Витты и отвезли к нему домой». Там, продолжала Марианна, «у меня в голове все помутилось от горя, и поэтому я не могла видеть, как полицейские вырывают сына из рук мужа».
Было уже поздно, и следователи решили, что Марианна сказала на сегодня все, что могла. Они обещали вернуться еще завтра, в середине дня.
На следующий день следователи, снова усевшись возле постели Марианны, спросили, известно ли ей, как вел себя Эдгардо во время поездки в Рим. Она ответила: «Он только и делал, что плакал. Он хотел вернуться к родителям. Он все время спрашивал, что он сделал плохого, из-за чего его забрали. Он много раз просил дать ему мезузу. Он отказывался от всех других медальонов, которые ему хотели всучить, и ничего не ел. Мне рассказал все это сам мальчик, — сказала она, — в Риме, прямо в присутствии директора Дома катехуменов. А еще… директор тогда сказал мне, что мой мальчик, наверное, большой храбрец, раз вынес столько мучений».
Затем следователи обратились к вопросу о самом предполагаемом крещении и начали расспрашивать Марианну о той младенческой болезни Эдгардо. Марианна ответила, что болезнь была не очень серьезной, и категорически заявила, что никогда бы не оставила малыша одного с Анной. К тому же в те дни, когда Эдгардо было хуже всего, сама Анна сильно болела и не вставала с постели. Марианна очень хорошо это запомнила, потому что приближалась суббота, а так как евреям нельзя самим зажигать свет или разводить огонь в пятницу вечером и в субботу днем, то им пришлось договариваться, чтобы в эти дни им помогала по хозяйству служанка друзей.
Отвечая на вопрос о поведении Анны в те годы, когда она служила в их семье, Марианна обрисовала совсем не лестную картину: «Она вела себя как все служанки. У нее были свои недостатки, я с ними мирилась, но перевоспитать ее не могла: я видела, что она лжет, нарушает клятвы и подворовывает. Но мне казалось, что она любит всех моих детей, поэтому я мирилась с ней. Впрочем, потом я догадалась, что она часто шлепала Эдгардо, потому что он был резвый ребенок».
На этом допрос Марианны окончился. Когда она подписывала запись своих показаний, Момоло стоял возле жены
[313].
Тем временем в Болонье Карбони выслушивал других свидетелей. Доктор Сарагони — врач, лечивший семью Мортара, — категорически отрицал, что болезнь Эдгардо когда-либо представляла угрозу для его жизни. Он сказал, что приходил тогда на все многочисленные вызовы, но только затем, чтобы успокоить родителей малыша, которые очень нервничали. Еще он осматривал Анну Моризи, когда она забеременела в середине 1850-х годов, но роды у нее не принимал: это делала повитуха, в доме которой она тогда на время поселилась, причем расходы по ее содержанию взяли на себя супруги Мортара. Между тем болонский следователь выяснил, что ни фельдфебеля Лючиди, ни полицейского Сорчинелли (человека, который усаживал Эдгардо в полицейскую карету возле дома) допросить не удастся: оба они покинули Болонью вместе с полковником де Доминичисом и теми полицейскими частями, что сохранили верность папскому правительству.
Карбони решил, что ему нужно снова поговорить с Анной Моризи, и на сей раз вызвал ее в Болонью. У него возникли новые вопросы. Насколько он понимал, отец Фелетти никогда не интересовался прошлым Анны и никогда не вызывал других свидетелей, которые могли бы подтвердить ее рассказ. Если бы инквизитора судили в соответствии с законами, имевшими силу в то время, когда он приказывал забрать Эдгардо, то небрежность, допущенная им при проверке заявления Анны, то есть отсутствие адекватного расследования, возможно, позволила бы следователю найти основания для осуждения монаха.
29 февраля Карбони получил извещение от городского врача из Сан-Джованни-ин-Персичето. Там говорилось, что, «имея на руках грудного ребенка, которого не с кем оставить, и не имея средств оплатить поездку», Анна «не сможет сейчас приехать в Болонью». К этому свидетельству другой городской чиновник приложил справку, подтверждавшую stato di miserabilità («крайнюю бедность») Анны. У нее попросту не было ни гроша, чтобы купить билет на дилижанс до Болоньи
[314].
Карбони не хотелось еще раз самому ездить в Персичето, но побеседовать с молодой матерью было необходимо, поэтому он отдал необходимые распоряжения, чтобы ей оплатили место в карете, и снова велел ей явиться. 6 марта она пришла к нему в кабинет и стала последним человеком (не считая самого подсудимого), от которого Карбони выслушивал показания по этому делу.
Первый вопрос следователя коснулся самой сути:
— Правда ли, что, как вы утверждали на предыдущем допросе, вы крестили мальчика Эдгардо Мортару, когда ему было около восьми месяцев от роду и вы решили, что ему грозит смерть?
— Клянусь Евангелием, правда.
Карбони сообщил Анне о свидетельстве врача, что он никогда не говорил ни ей, ни кому-либо еще о том, что Эдгардо болен серьезно, и о свидетельстве супругов Мортара, что они никогда не проводили всю ночь без сна у постели Эдгардо и никогда не читали молитв из древнееврейской книги, стоя над ним, как утверждала Анна. Да и в любом случае, добавил следователь, «что вы понимаете в таких книгах? Вы же неграмотная!»
Нет, настаивала Анна, доктор Сарагони говорил ей, что Эдгардо очень болен, и супруги Мортара провели возле Эдгардо две или три ночи. Однажды утром, рассказывала она, она увидела, что Момоло «читает книгу умирающих».
— Я знала от моей сестры Моники, которая до меня четыре года работала служанкой у Мортара, что когда какой-нибудь еврей умирает, то над ним стоят и читают книгу на древнееврейском.
— Еще мы установили, — вмешался следователь, — что Эдгардо родился 27 августа 1851 года и та болезнь, о которой вы говорите, постигла его в конце августа 1852 года, когда ему пошел уже тринадцатый месяц. Мы подтвердили это… изучая записи доктора Сарагони.
— Но я поступила в услужение к Мортара, когда мальчику было четыре месяца, — ответила Анна, — и тогда еще снег на земле лежал. А вскоре после этого он заболел, и я точно помню, что время года было холодное, потому что в комнате, где лежал мальчик, поддерживали огонь.
