Часть третья
Белый шум
1
Моше Стейниц пригласил Джейн остаться на ужин, сказав, что чувствует себя одиноко. Она приняла приглашение… и обнаружила, что у хозяина были и другие мотивы.
Ранее, в тот же день, он приготовил крабовую запеканку, а теперь разогрел ее. Джейн сделала салат. Моше накрыл на стол, нарезал французский хлеб, откупорил бутылку пино гриджио, положенную в лед. Джейн нашла очаровательным то, что он облачился в спортивный пиджак, прежде чем сесть за стол на кухне. Они разговаривали обо всем понемногу, но не касались самоубийств и их расследования, пока, за десертом из свежей земляники и долек киви, доктор не спросил ее о сыне.
Джейн приехала к Моше, чтобы получить анализ записок и выслушать его мнение, но не подумала о том, какие обязательства вынуждена будет взять на себя. Теперь она понимала, что обязана рассказать правду: Моше должен знать, как вести себя, не подвергаясь опасности.
– Расследование этих самоубийств ведется неофициальным образом, Бюро не имеет к нему отношения.
– Я так и думал.
– Я в отпуске. А в последние два месяца ушла в такое подполье, о каком не мечтают даже верящие в скорый конец света.
Она рассказала о мистере Друге, который отправлял к ней Трэвиса с сообщениями о надсаде и молочных барах. И об игре под названием «похищение».
Мерцающий огонек свечи отражался в очках Моше, не давая увидеть глаза, но Джейн видела, что он потрясен, судя по выражению лица, по тому, как он, будто потеряв аппетит, отложил ягоду, которую собирался съесть.
– Мой мальчик в безопасности. И я не хочу, чтобы опасность грозила вам, Моше. Никому не говорите о том, что я была у вас. Они преследуют меня, и если решат, что я рассказала вам слишком много, пойдут неизвестно на что.
Его предложение было разумным, но неприемлемым в нынешние неразумные времена.
– Самоубийства – это публичная информация. Если вы найдете нескольких журналистов, которые заинтересуются вашей историей, и они сделают ее достоянием гласности, вам ничто не будет угрожать.
– Если бы я знала нескольких журналистов, которым можно доверять…
– Хоть один наверняка найдется.
– Не уверена, что прямо сейчас. Молодые ребята упорно стараются чего-то достигнуть, но получается так, что именно они совершают самоубийства, не оставляя записок.
Моше снял очки – вероятно, понял, что собеседница пытается заглянуть ему в глаза, но ей мешает пламя свечи.
– Не пытайтесь использовать свой компьютер для разысканий в этой области. Они забросили широкую сеть, и, кажется, в нее попадается даже самая мелкая рыбешка.
– «Они». Заглавная «О». Вы имеете представление о том, кто такие «Они»?
– Они. Безымянное объединение. Я не знаю, кто входит в состав руководства. Возможно, оно связано с частными биотехническими компаниями.
– А правительство?
– Я думаю, непременно.
– ФБР?
– Целиком – нет. Отдельные сотрудники? Может быть. Я не могу рисковать и обращаться к ним за помощью.
Он пригубил вино, желая не столько насладиться вкусом, сколько дать себе время подумать над ответом. Наконец он сказал:
– Вы рисуете картину такой полной изоляции, что я не понимаю, как вы можете выйти победительницей.
– Я тоже. Но я выйду. Должна выйти.
– Вы не думали… Может быть, вы слишком сильно вовлечены в это и кто-нибудь другой быстрее докопается до истины?
– Из-за Ника, вы это хотите сказать? Да, тут есть личные обстоятельства. Но я не думаю о мести. Я думаю о справедливости. И о безопасности Трэвиса.
– Вы взялись за расследование не только из-за Ника и Трэвиса. Так ведь?
Теперь она видела глаза Моше. Взгляд доктора был откровенным и ясным, и Джейн не сомневалась, что понимает его.
– Вы имеете в виду мою мать.
– Вы упоминали о ней несколько раз за то время, что я вас знаю, но никогда не говорили, что она покончила с собой.
Джейн перечислила, без эмоций, все известные ей факты:
– Она приняла слишком много таблеток от бессонницы. А для верности залезла в горячую ванну и вскрыла себе вены. Мне тогда было девять лет. И именно я ее нашла.
– Когда я в первый раз работал с вами, меня поразили ваш ум и преданность делу. Я захотел узнать о вас побольше и кое-что выяснил.
– Что было, то было. Но нынешние события не имеют никакого отношения к моей матери.
Моше предложил налить еще вина, но она отрицательно покачала головой. Он отодвинул свечку, чтобы пламя не отражалось в стеклах, и снова надел очки, точно хотел яснее видеть Джейн, как следует уловить выражение ее лица.
– Когда умер Ник, вы не сомневались, что он не мог покончить с собой. Вами овладела навязчивая идея – доказать, что он не делал этого. В результате вы обнаружили, что число самоубийств выросло, и идея стала еще более навязчивой.
– Все это – реальность. Есть люди, которые пытаются заставить меня замолчать всеми возможными способами. Я не брежу, Моше.
– Я и не думаю, что вы бредите. Я верю каждому вашему слову. Хочу только сказать, что человеку, которым двигает навязчивая идея, может не хватить терпения, рассудительности и даже ясности мысли, чтобы успешно расследовать этот византийский заговор.
– Я это понимаю. Правда. Но, кроме меня, никого нет.
– Я бы беспокоился не так сильно, если бы вы осознавали, насколько запредельна ваша одержимость, насколько глубоко она укоренилась в вас. Тогда вы, возможно, поняли бы, что она может привести к опрометчивым поступкам и поверхностным суждениям.
– Моше, могу лишь заверить вас, что я была и остаюсь следователем. Больше мне нечего добавить.
Он чуть ли не с минуту внимательно смотрел на Джейн, которая уверенно встретила его взгляд.
– Помните, как вы, Натан и еще несколько человек пришли ко мне на обед три года назад, по случаю поимки Кратчфилда?
– Конечно помню. Счастливый был вечер.
– Вы по моей просьбе играли на рояле. Играли удивительно хорошо. – (Джейн промолчала.) – Гости спрашивали вас об отце, но вы с привычным изяществом уходили от ответа.
– Когда твой отец – знаменитость, ты рано приучаешься не говорить о своей семье с посторонними.
– Защита семейных тайн?
– Право на частную жизнь, ничего больше.
– Вы хвалили мать за то, что она поощряла ваш интерес к музыке.
– Она и сама была превосходной пианисткой.
– Вы редко говорите о ней, и всегда – с большим почтением. Еще реже вы говорите об отце, и делаете это с холодным безразличием.
– Мы никогда не были близки. Он так часто уезжал на гастроли.
