Он долго лежал, глядя в потолок – высокий и покрашенный в сливочный цвет. В середине потолка из вылепленной из гипса розы ниспадал провод, на котором висела люстра с четырьмя ветвями как будто бы из потускневшей латуни. Мило. Со вкусом. Несколько старомодно. Без излишков.
Неохотно – потому что, если быть до конца честным с самим собой, он бы лучше провел остаток жизни, лежа на этих чудесных подушках, – он сел в кровати и осмотрел комнату.
И она была славной. Не очень большая, украшенная в стиле возрожденного балтийского рококо, который он помнил по журнальной статье, прочитанной несколько лет назад. В двух стенах были огромные окна, а между ними стояла различная мебель строгих линий из светлого дерева: гардеробы, туалетные столики, комоды, шкафы. Обои, которые всего несколько часов назад выглядели настолько потусторонне аляповатыми, что в редкие моменты просветления казались специально подобранными, чтобы свести его с ума, на самом деле были приглушенных тонов и с благородными полосками в стиле Регентства. Дверь в уборную, которая вчера казалась дальше Проксима Центавры, стояла распахнутой всего в нескольких шагах от кровати; паркетный пол был покрыт ковриком.
Сев, он увидел, что на изножье кровати накинут халат. Это было похоже на приглашение, так что он опустил ноги с кровати – и они приземлились в тапочки, лежащие ровно в нужном месте. Тапочки были в стиле мокасин: мягкая кожа с изнанкой, кажется, из овчины, прошитая нитью яркого цвета, и в тот же миг, как ноги их коснулись, он уже не хотел их снимать никогда. Руди посидел на краю кровати, двигая пальцами в волшебных тапочках. Сам он был одет, запоздало заметил он, в хлопчатобумажную пижаму.
Он встал и на миг почувствовал головокружение, но оно прошло. Он поднял халат и осмотрел. Темно-синего цвета, с монограммой на нагрудном кармане. Поизучав монограмму несколько минут, он пришел к выводу, что это узор, состоящий из всех букв алфавита, вышитый золотой нитью и увенчанный геральдическим животным, которое было ему незнакомо. Он накинул халат, завязал пояс, сунул руки в карманы.
На вражеской территории считай, что ты всегда под наблюдением. Значит, незачем прятаться. Он подошел к ближайшему окну, отдернул занавеску и тюль и выглянул. Окно выходило во двор безликого пятиэтажного здания. Двор был просторный и припорошенный свежевыпавшим снегом. Прямо посередине кто-то слепил снеговика, с метлой и морковкой вместо носа. На снеговике был черный цилиндр.
Руди выгнул шею. Все, что он видел, – ряды окон, тянущихся в обе стороны здания, с одинаково задернутым тюлем. Входные двери на первом этаже. Антенны на крышах.
Он опустил шторы и приступил к исследованию комнаты. Одна дверь вела в маленькую кухню. Микроволновка, индукционная конфорка, чайник, холодильник с морозильной камерой. В холодильнике была вода в бутылках с финскими этикетками, пачки приготовленного и нарезанного мяса, пачка некопченого спинного бекона, брусок несоленого масла, шесть яиц, литр полуобезжиренного молока, пакет с мытым салатом. В морозилке лежали аккуратно упакованные и надписанные пачки говядины, свинины и баранины, несколько пачек говяжьего фарша, шоколад Häagen Dazs. В буфете рядом с кухней нашлась плетеная корзина, полная лука, моркови, картофеля. В другом – контейнер с четырьмя видами хлеба. Стаканы, чашки и блюдца. Бумажные пакеты с мукой, просеянной и с разрыхлителем. Пачки чая и кофе, сахар. Закрытая бутылка подсолнечного масла, закрытая бутылка оливкового масла. Маленькие пачки с такими шоколадными бисквитами, которые обычно дают в отелях. Пакеты с бульонными кубиками – с говядиной, бараниной, свининой и овощами. Полка со специями на стене с маленькими висящими баночками – все запечатаны. Морская соль и перцемолки. Кастрюли и сковородки, утварь. Он постоял, глядя на подставку для ножей размером с маленький рюкзак, из которой торчали рукоятки, казалось, всех когда-либо придуманных видов поварских ножей. Он достал один и взвесил в руке. Sabatier. Как же можно просто так вставлять этот шедевр в подставку. Он убрал его обратно в щель и заглянул в кухонное мусорное ведро, где не нашлось ничего, кроме целлофановой подложки.
Вернувшись в комнату, он постоял, сунув руки в карманы халата и надув щеки. Пошел в ванную, ожидая встретить хаос и беспорядок, но все было опрятно и чисто – ни следа тех ужасных вещей, что недавно вытворяло его тело. Милая плитка голубого цвета. Туалет, биде, раковина, душ – все белое. Запакованное мыло и закрытые бутылки с шампунем – все с финскими этикетками. Спрей для полости рта и щетка, все еще в хрустящем пластике, рядом с раковиной, вместе с точно так же запечатанными стеклянными стаканами, баллончиком с пеной для бритья и упаковкой пластиковых бритв. Шкафчик под раковиной с запасной туалетной бумагой на одной полке и чистящими средствами под ней. Он посмотрел на себя в зеркало над раковиной – и выглядел он не так уж плохо, принимая во внимание все произошедшее. Может, чуть бледноват. На щеке, там, куда выстрелил один из людей Эша – как он понял, растворимым кристаллом седатива, – осталось красное пятнышко. Он потрепал волосы и вернулся в спальню.
Шкафы. Гардероб, где не было ничего, кроме пустых вешалок и пары ароматных матерчатых мешочков, которые должны отпугивать моль. Стол с ящиками, где хранились шариковые ручки и стопки бумаги хорошего качества. Открыв дверь одного из шкафов, он обнаружил развлекательный центр – передовые технологии, интерфейс для управления жестами, загруженная база с тысячами альбомов и фильмов. Он взмахом вызвал главное меню, просмотрел варианты, снова закрыл, сунул руки в карманы и огляделся.
Все это, очевидно, должно вызвать у него чувство безопасности, покоя и удовольствия. Так оно и случилось, и не только на очевидном уровне. Комната, кроме всего прочего, была посланием. Она говорила, что люди, которые его похитили, не без ресурсов. Она говорила, что они профессионалы. Она говорила, что они провели подготовительную работу – и оставили все, чтобы он мог готовить сам. Она говорила, как ему повезло, что он не очнулся, прикованный к батарее в грязной квартире в опасном районе Варшавы. Она говорила, что если бы люди, которые его похитили, хотели, чтобы он очнулся прикованным к батарее в грязной квартире в опасном районе Варшавы, то там бы он и очнулся.
Но она, конечно, не говорила, кто же они, черт их дери, такие. Одно заявление на словах, что они представляют английское правительство, еще ничего не значит.
В дверь вкрадчиво постучали. Руди повернулся на звук, а когда ничего не ответил, постучали снова. Очевидно, они знали, что он проснулся, но решили проявить вежливость.
– Привет? – сказал он.
Он не слышал, чтобы в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и молодая женщина вкатила в комнату тележку, накрытую серым полотенцем. У нее были каштановые волосы, забранные в узел, и уличный румянец на щеках. На ней были бежевая плисовая юбка и белая блузка с серебряной брошью под горлом в виде маленькой совы. Она лучисто улыбалась.
– Доброе утро, – сказала она беззаботно. – Как мы себя сегодня чувствуем?
Руди торопливо перебрал несколько вариантов ответов, подбавил в английский язык эстонский акцент, а в язык тела – столько возмущения и смятения, сколько мог изобразить, и сказал:
