Мистер Вайз пролистывает тесты и облизывает палец, прежде чем коснуться моей работы. Извините, конечно, но некоторые учителя просто омерзительны. Он наверняка и глаза свои трет этими пальцами, так и представляю.
Когда я вижу обведенный ручкой высший балл вверху листа, я слегка шокирован. Нет, у меня нормальные оценки по английскому, и мне в самом деле понравилась «Уолден, или Жизнь в лесу», но в ночь перед тестом я спал максимум часа два.
Да быть такого не может…
О, погодите-ка. Я прав.
Такого действительно не может быть, потому что это не мой, блин, тест. Да уж, мистер Вайз, классно ты запомнил мое имя.
— Эй. — Я наклоняюсь через проход, чтобы похлопать Брэма по плечу. Он поворачивается ко мне вполоборота. — Кажется, это твой.
— О, спасибо, — говорит он, протягивая руку за листом.
У него длинные костлявые пальцы. Красивые ладони. Он смотрит на свой тест, потом — на меня, и его лицо покрывается легким румянцем. Видимо, ему неловко, что я видел его оценку.
— Не за что. Я бы оставил себе эту оценку, если бы мог.
Он слабо улыбается и снова переводит взгляд на свою парту. Никогда не поймешь, о чем он думает. Но у меня есть теория, что внутри Брэм — настоящий шутник. Не знаю, с чего я это взял.
Но серьезно, какие бы внутренние шутки он ни травил сам с собой, мне бы хотелось их послушать.
* * *
Когда днем я прихожу на репетицию, в первом ряду актового зала я замечаю Эбби: глаза закрыты, губы молча шевелятся, рукой она прикрыла несколько реплик в открытом сценарии, который лежит у нее на коленях.
— Привет, — говорю я.
Эбби сразу же открывает глаза.
— Давно ты здесь стоишь?
— Всего секунду. Слова повторяешь?
— Ага.
Она переворачивает сценарий вверх ногами и зажимает между коленей на нужной странице. Есть что-то странное в том, каким отрывистым тоном она говорит.
— Ты в норме?
— Да, в норме, — кивает Эбби. — Немного на нервах, — все-таки добавляет она. — Ты знал, что мы должны выучить все к концу каникул?
— К концу рождественских каникул, — уточняю я.
— Знаю.
— Еще больше месяца. Ты успеешь.
— Тебе легко говорить, у тебя нет реплик.
Эбби смотрит на меня c приподнятыми бровями и открытым ртом. Я не могу не засмеяться.
— Говорю как сучка. Поверить не могу, что я это сказала.
— Точно как сучка. Ты просто сучка под прикрытием.
— Как-как ты ее назвал? — спрашивает Мартин.
Клянусь, этот парень всегда появляется из ниоткуда и готов встрять в любой разговор.
— Все окей, Марти. Мы просто дурачимся, — говорит Эбби.
— Да, но он назвал тебя сучкой. Не думаю, что это нормально.
О господи. Он появляется из ниоткуда, пропускает шутку, а потом выворачивает все наизнанку и учит меня, как выражаться. Клево, Мартин. Можешь даже уложить меня на лопатки, чтобы выделаться перед Эбби. И то, что он изображает из себя святошу, когда шантажирует меня, — вообще блеск, мать вашу.
— Мартин, правда. Мы шутили. Я сама назвала себя сучкой. — Эбби смеется, но смех ее звучит неестественно.
Я уставился на свои ботинки.
— Ну, раз так…
Мартин — красный, как помидор, и теребит кожу на локте. Серьезно, если он так хочет впечатлить Эбби, может, ему перестать быть таким дерганым, неловким и надоедливым? И пусть прекратит теребить чертову кожу на локте, это мерзко. Он вообще осознает, что делает?
Но хуже того, я уверен: если бы Элис услышала, как я использую слово «сучка», она бы тоже сделала мне замечание. Элис строго относится к использованию этого слова.
Приемлемо: «Сучка принесла очаровательных щенков».
Неприемлемо: «Эбби — сучка».
Даже если я назвал ее сучкой под прикрытием. Даже если я шутил. Может, это только сумасшедшая логика Элис, но мне теперь все равно не по себе, и я чувствую себя ужасно.
Я выдавливаю извинение. Лицо у меня горит.
Мартин все еще стоит рядом. Я хочу скрыться как можно быстрее и иду к ступенькам на сцену.
Мисс Олбрайт сидит рядом с Тейлор на одной из платформ и указывает на что-то в ее сценарии. Внизу девушка, которая играет Нэнси, висит на спине у парня, играющего Билла Сайкса. А слева от сцены на составленных друг на друге стульях сидит десятиклассница Лаура. Она плачет в рукав, и, кажется, Мила Одом пытается ее успокоить.
— Ты не знаешь этого наверняка, — говорит Мила. — Серьезно, посмотри на меня. Посмотри.
Лаура поднимает глаза.
— Это же дурацкий «Тамблер». Половина высосана из пальца.
Через слезы голос Лауры звучит слабо:
— Но доля… правды… есть… в каждой…
— Да это бред собачий, — прерывает ее Мила. — Просто поговори с ним.
Тут она замечает, что я стою рядом и все слышу, и бросает на меня ледяной взгляд.
Штука вот в чем: Саймон значит «тот, кто слушает», а Спир — «тот, кто наблюдает». Получается, мне самой судьбой предназначено быть мегалюбопытным.
Кэл и две двенадцатиклассницы
[32] сидят у гримерки, привалившись к стене и вытянув ноги. Он видит меня и улыбается. У него очень милая, добрая улыбка. Улыбка, которая очаровательно смотрится на фотографиях. У меня остался осадок от ситуации с Эбби и Мартином, но, кажется, сейчас настроение поднимется.
— Привет, — кидаю я.
Девушки вроде бы улыбаются мне. Саша и Брианна, как и я, играют мальчишек Фейгина. Смешно, но среди играющих мальчишек Фейгина я единственный парень. Видимо, это потому, что девчонки меньше, или выглядят младше, или типа того. Не знаю даже. Но это прикольно, потому что в этих эпизодах я самый высокий актер на сцене, а такое, если честно, бывает редко.
— Как жизнь, Саймон? — спрашивает Кэл.
— Ох. Да ничего. Слушай, а мы сейчас ничем заниматься не должны? — И я сразу же начинаю краснеть, потому что построил вопрос так, будто делаю ему непристойное предложение.
Слушай, Кэл, не поцеловаться ли нам сейчас? Как насчет крышесносного секса в гримерке?
Хотя, может быть, это просто паранойя, потому что Кэл не видит в моих словах подтекста.
— Не-а, думаю, мисс Олбрайт закончит свои дела, а потом скажет, что делать.
— Отлично, — отвечаю я.
И замечаю их ноги. Нога Саши немного, почти у лодыжки, соприкасается с ногой Кэла. Черт его знает, что это значит. Пожалуй, я готов к завершению этого дерьмового дня.
