Забавно. Раньше я любил болтовню и суматоху перед ужином. А сейчас не могу дождаться, когда окажусь за дверью. Особенно сегодня. Я задерживаюсь, только чтобы надеть поводок на Бибера и вытащить его на улицу.
Включаю плеер и пытаюсь раствориться в музыке Tegan and Sara, но не могу перестать думать о Блю, Мартине Эддисоне и об адском ужасе сегодняшней репетиции.
Значит, Эбби нравится Мартину, как и всем гетеросексуальным умникам, которые учатся по нашей продвинутой программе для поступления в университет. И на самом деле все, чего он хочет, — тусоваться с нами, когда Эбби рядом. Если подумать, вроде бы не смертельно.
Да вот только он меня шантажирует. А значит, шантажирует и Блю. И от этого мне хочется что-нибудь ударить.
Но Tegan and Sara помогает. Прогулка до дома Ника помогает. В бодрящем воздухе висит ощущение ранней осени, и люди уже раскладывают тыквы на ступеньках своих домов. Люблю это время. Люблю с самого детства.
Мы с Бибером пересекаем задний двор Ника и спускаемся в подвал. Напротив двери стоит огромный телевизор, на экране которого мочат тамплиеров. Ник и Лиа сидят в игровых креслах и выглядят так, будто не вылезали из них весь день.
Когда я захожу, Ник нажимает на «паузу». Это в его стиле. Гитару он бы не стал откладывать, но игру остановил.
— Бибер! — восклицает Лиа, и вот уже пес неуклюже устраивает задницу у нее на коленях, высовывает язык и дергает лапой. Рядом с Лией чувство стыда ему неведомо.
— Да нет, все нормально. Здоровайся с собакой. Считай, меня тут нет.
— О-о-о, тебе тоже почесать за ушком?
Я все-таки улыбаюсь. Это хорошо. Значит, все в норме.
— Нашел предателя? — спрашиваю я у Ника.
— Убил. — Он стукает по джойстику.
— Круто.
На самом деле мне плевать, как там дела у ассасинов, тамплиеров или любых других игровых персонажей. Но сейчас это то, что нужно. Мне нужны жестокость видеоигр, запах подвала и знакомые лица Ника и Лии. Ритм нашей болтовни и пауз. Бесцельность октябрьских дней.
— Саймон, Ник еще не слышал про «ле стринги».
— О-о-о. Ле стринги. C’est une histoire touchante
[1].
— А с переводом? — просит Ник.
— Или пантомимой, — добавляет Лиа.
Оказывается, я классно умею изображать нашего учителя французского с эпичными трусами в попе.
Так что, может быть, мне все-таки нравится выступать. Немного.
Кажется, я чувствую то же, что в поездке с Ником и Лией в шестом классе. Не знаю, как объяснить, но, когда мы втроем, мы переживаем такие глупые идеальные моменты, в которых Мартин Эддисон просто не существует. Секретов не существует.
Глупые. Идеальные.
Лиа разрывает бумажную обертку и достает трубочку. В руках у них обоих огромные пластиковые стаканы со сладким чаем из «Чик-фил-эй»
[2]. Давненько я там не бывал. Сестра рассказывала, что они жертвуют деньги на борьбу с гомосексуалами, и теперь ходить туда — сомнительное для меня удовольствие. Пускай они и подают молочные коктейли «Орео» — гигантские сосуды вспененной вкусноты. Но упомянуть об этом скандале в разговоре с Ником и Лией я все равно не могу. Я редко говорю с кем-либо о геях. Только с Блю.
Ник делает большой глоток и зевает, и Лиа тут же пытается попасть скомканной бумажкой ему в рот. Но Ник успевает его закрыть.
Она пожимает плечами:
— Ну и продолжай зевать, соня.
— Ты чего такой уставший? — спрашиваю я.
— Отрываюсь на полную катушку. Ночи напролет.
— Ну, если под «отрываюсь» ты подразумеваешь домашку по математике…
— НЕВАЖНО, ЛИА. — Он откидывается назад и снова зевает.
На этот раз Лиа попадает ему в уголок рта. Ник кидает бумажку обратно ей.
— Так вот, мне все еще снятся эти извращенные сны, — говорит он.
Я поднимаю бровь.
— Ух. Можно и без подробностей.
— Эмм, не такие сны.
Лиа краснеет до кончиков волос.
— Нет, — продолжает Ник, — просто они реально странные. Например, мне приснилось, что я в ванной, пытаюсь надеть линзы и не могу понять, в какой глаз какую линзу вставить.
— Окей. А потом? — Лиа спрятала лицо за Бибером, и голос ее звучит приглушенно.
— Ничего. Я проснулся, надел линзы как обычно, и все было нормально.
— Скукотища какая, — говорит Лиа и через секунду прибавляет: — Разве не для этого на контейнерах делают пометки?
— А не лучше ли просто носить очки и перестать трогать свои глазные яблоки? — Я сажусь на ковер, скрестив ноги. Бибер сползает с колен Лии и плетется ко мне.
— Это потому, что в очках ты похож на Гарри Поттера, да, Саймон?
Один раз. Я сказал это всего один раз.
— Думаю, мое подсознание пытается сообщить мне что-то. — Ник бывает очень упертым, когда чувствует себя интеллектуалом. — Очевидно, что тема моего сна — зрение. Чего я не вижу? Где мое слабое место?
— Твой музыкальный вкус? — предполагаю я.
Ник откидывается в игровом кресле и снова делает большой глоток чая.
— А вы знали, что Фрейд интерпретировал собственные сны, когда работал над своей теорией? И он верил, что все сны — форма бессознательного удовлетворения желаний.
Мы с Лией переглядываемся, и я знаю, что думаем мы об одном и том же: может, Ник и несет какую-то чушь, но он неотразим, когда поддается своему философскому настроению.
Разумеется, у меня есть строгое правило не влюбляться в гетеросексуалов. По крайней мере, если с их ориентацией все понятно. И у меня уж точно есть правило не влюбляться в Ника. Зато Лиа влюбилась. И это вызвало кучу проблем, особенно когда на горизонте появилась Эбби.
Сначала я не понимал, почему Лиа взъелась на Эбби, а спрашивать напрямую оказалось бесполезно.
— О, да она лучше всех. Она же чирлидерша. Такая милашка и такая стройняшка. Ну разве она не супер?
Причем Лиа — величайший мастер произносить подобные фразы с бесстрастным лицом.
Но потом я заметил, что во время ланча Ник меняется местами с Брэмом Гринфелдом — причем специально, рассчитывая таким образом увеличить свои шансы сидеть рядом с Эбби.
И взгляд. Знаменитый томный и влюбленный взгляд Ника Айзнера. Эту тошнотворную историю мы уже проходили с Эмми Эверетт в конце девятого класса. Хотя, должен признать, есть что-то удивительное в энергетике, которую излучает Ник, когда ему кто-то нравится.
