Бибер скулит на пороге. С жужжанием приходит сообщение от Лии:
Мы снаружи.
Лиа почему-то не любит стучаться. Стесняется родителей, я думаю.
Я иду к двери, чтобы впустить ее, и вижу, что Бибер уже стоит на задних лапах и пытается поцеловать ее через окно или типа того.
— Лежать, — командую я. — Ну же, Биб.
Я хватаю его за ошейник и открываю дверь. На улице холодно, но солнечно, и на Лии черная шерстяная шапка с кошачьими ушками. Ник как-то неловко мнется позади.
— Привет, — говорю я, оттягивая Бибера в сторону и пропуская их в дом.
— Мы, вообще-то, думали прогуляться, — говорит Лиа.
Я смотрю на нее. Что-то не так с ее интонацией.
— Ладно, — киваю я. — Только мне надо одеться. — (На мне все еще пижамные штаны с золотистыми ретриверами.)
Через пять минут я в джинсах и толстовке с капюшоном, надеваю поводок на Бибера и выхожу на улицу.
— Вы, ребята, просто прогуляться хотели? — спрашиваю я.
Они переглядываются.
— Ага, — выдавливает Ник.
Я вопросительно поднимаю брови, ожидая пояснений, но он отводит взгляд.
— Как вообще дела, Саймон? — интересуется Лиа странным мягким голосом.
Я резко останавливаюсь. Мы едва сошли с моей подъездной дороги.
— Что происходит?
— Ничего. — Она теребит помпоны у себя на шапке. Ник пялится на дорогу. — Просто интересуемся, хочешь ли ты поговорить.
— О чем? — спрашиваю я.
Бибер подходит к Лии, садится на задние лапы и смотрит на нее умоляющим взглядом.
— Ты чего на меня так смотришь, сладкий? — Она треплет его за уши. — Нет у меня печенья.
— Так о чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я снова.
Мы не идем, мы стоим у бордюра, и я переваливаюсь с ноги на ногу.
Лиа и Ник снова переглядываются, и тут до меня доходит.
— О боже. Вы переспали.
— Что? — Лиа краснеет, как помидор. — Нет!
Я перевожу взгляд с нее на Ника и обратно.
— Вы не…
— Саймон, нет! Просто замолчи.
Лиа не смотрит на Ника. Она села на корточки и прижалась лицом к морде Бибера.
— Окей, тогда о чем речь? Что происходит?
— Эмм, — произносит Ник.
Лиа выпрямляется:
— Ладно, я пойду. Счастливого Рождества, ребята. Счастливой Хануки. Без разницы.
Она коротко кивает. Потом снова наклоняется, позволяя моему псу лизнуть ее в губы. И исчезает.
Мы с Ником стоим в тишине. Он постукивает пальцами о подушечку большого пальца.
— Ханука закончилась, — наконец говорит он.
— В чем дело, Ник?
— Слушай, не парься. — Он вздыхает, глядя вслед Лии. — Она припарковалась у моего дома. Дам ей минутку, не буду догонять.
— Можешь зайти ко мне. Родителям все равно. Элис дома.
— Да? — Ник оглядывается на мой дом. — Не знаю. Я просто…
Он поворачивается ко мне, и на его лице написано что-то такое… Я знаю Ника с четырех лет и никогда не видел этого выражения.
— Слушай, — он касается моего предплечья. Я ничего не могу с собой поделать и опускаю взгляд на его руку. Ник никогда не прикасается ко мне. — Счастливого Рождества тебе, Саймон. Правда.
А потом он убирает руку, машет на прощание и плетется по дороге вслед за Лией.
* * *
Наша семейная традиция диктует поедание гренок по бабушкиному рецепту на ужин в канун Рождества: толстые ломтики вчерашней халы (они идеальны для максимального впитывания яичной смеси) готовятся в тонне масла на противнях, частично прикрытых кастрюльными крышками. Когда гренки готовит бабуля, она постоянно перемещает крышки, переворачивает хлеб и суетится вовсю (бабушка у меня хардкорная). А когда их делает папа, они никогда не получаются такими сливочными, хотя и все равно обалденные.
Мы едим из свадебного фарфора родителей, причем за обеденным столом, в центр которого мама ставит рождественское украшение, вроде Святого Вертепа. Оно вращается, если зажечь под ним свечу. Очень завораживает.
Элис приглушает свет, мама раскладывает салфетки — и выглядит это роскошно.
Но так странно… Нет ощущения Рождества. Как будто не хватает какой-то искры, только я не знаю какой.
Я чувствую себя так всю неделю и не понимаю почему. Почему в этом году все кажется настолько другим? Может, потому что Элис уехала. Или потому, что я постоянно тоскую по парню, который не хочет встречаться вживую. Который «еще не готов». И в то же время подписывает свои письма «с любовью». Ох, не знаю, не знаю.
Все, чего я сейчас хочу, — снова почувствовать дух Рождества. Вернуть то особенное чувство.
После ужина родители включают «Реальную любовь» и устраиваются на софе, а Бибер вклинивается между ними. Элис снова исчезает поговорить по телефону. Мы с Норой какое-то время сидим на противоположных концах дивана, и я смотрю на елочные огни.
Если прищуриться, они расплываются перед глазами ярким пятном, и мне почти удается поймать то знакомое чувство. Но это бессмысленно, поэтому я возвращаюсь в свою комнату, падаю на кровать и слушаю музыку в случайном порядке.
Спустя три песни раздается стук в дверь.
— Саймон?
Это Нора.
— Чего?
Вот, блин.
— Я вхожу.
Я приподнимаюсь на подушках и недовольно смотрю на нее. Но она все равно заходит, скидывает мой рюкзак с компьютерного кресла и усаживается, подтянув ноги и обхватив руками колени.
— Привет, — говорит она.
— Чего тебе?
Нора уже сняла контактные линзы и смотрит на меня сквозь стекла очков. Волосы ее неряшливо зачесаны назад, она переоделась в футболку с эмблемой Уэслианского университета, и просто удивительно, насколько она теперь похожа на Элис.
— Мне надо кое-что тебе показать, — говорит она, придвигается вместе с креслом к столу и начинает открывать мой ноутбук.
— Ты прикалываешься? — Я вскакиваю.
Серьезно? Она серьезно думает, что я позволю ей влезть в свой ноутбук?
— Ладно. Без разницы. Тогда сам давай.
Она отсоединяет зарядку и придвигается к кровати, передавая ноутбук мне.
— Так что я должен увидеть?
Она поджимает губы и снова смотрит на меня.
— Зайди на «Тамблер».
— Типа… на «Криксекреты»?
Она кивает.
Эта страница у меня в закладках.
