— Отпадно, правда? — ухмыляется Эбби.
Мне неловко. И то, что Милашка Брэм на меня смотрит, тоже делу не помогает.
— Понятия не имела, что у тебя такие серые глаза. — Лиа охает и удивленно поворачивается к Нику: — Ты знал?
— Нет, не знал, — подтверждает Ник.
— По краям они такие темно-серые, внутри посветлее, а у зрачка почти серебристые, с темным отливом.
— Пятьдесят оттенков серого, — вставляет Эбби.
— Фу, — отвечает Лиа, и они с Эбби обмениваются улыбками.
Вот уж точно чудеса.
После обеда мы снова встречаемся в актовом зале, где мисс Олбрайт напоминает нам, какие мы классные, после чего идем за кулисы и опять переодеваемся в костюмы для первой сцены. Все немного торопятся, но мне это даже нравится. Оркестр повторяет партии, десятые и одиннадцатые классы галдят, занимая места.
Этой репетиции я особенно ждал, потому что на нас будут смотреть одноклассники. И Блю, наверное, тоже. Как бы я ни был зол на него, на душе теплеет от мысли, что он где-то здесь, среди зрителей.
Я стою рядом с Эбби, глядя в зал сквозь щель в занавесе.
— Тут Ник. — Она указывает влево. — И Лиа. И Морган с Анной прямо за ними.
— Нам разве не пора начинать?
— Не знаю. — Эбби пожимает плечами.
Я оглядываюсь на Кэла, который сидит за столом неподалеку: на нем наушники с изогнутым микрофоном, и он что-то слушает, хмурясь и кивая. Затем встает из-за стола и выходит в зал.
Я снова поворачиваюсь к зрителям: свет еще горит; ребята перекрикиваются друг с другом, облокотившись на спинки стульев, комкают программки и подкидывают их к потолку.
— Зрители ждут, — говорит Эбби, ухмыляясь в полутьме.
Тут кто-то касается моего плеча. Это мисс Олбрайт.
— Саймон, не мог бы ты подойти на минутку?
— Конечно, — отвечаю я.
Мы с Эбби переглядываемся и пожимаем плечами. Я иду за мисс Олбрайт в гримерку, где, развалившись на пластиковом стуле, сидит Мартин и накручивает бороду на палец.
— Присядь, — говорит мисс Олбрайт, закрывая дверь.
Мартин бросает на меня вопросительный взгляд, явно пытаясь понять, какого черта здесь происходит. Я не обращаю на него внимания.
— У нас тут кое-что случилось, — медленно начинает мисс Олбрайт, — и я хотела сначала обсудить это с вами. Вы вправе об этом знать.
У меня уже дурное предчувствие. Мисс Олбрайт на секунду погружается в свои мысли, но потом моргает и приходит в себя. Вид у нее измученный.
— Кто-то изменил список актеров, который висит в атриуме, — говорит она. — И имена обоих ваших персонажей переделали на непристойный лад.
— Как переделали? — спрашивает Мартин.
Но я сразу все понял. Мартин играет Фейгина. А я указан как «мальчик Фейгина». Несложно догадаться, что какой-то гений решил повеселить народ, вычеркнув несколько букв
[43].
— А, — тут же догоняет Мартин.
Мы переглядываемся, он закатывает глаза, и на секунду мне даже кажется, что мы снова друзья.
— Ага, — продолжает мисс Олбрайт. — Там еще рисунок. В общем, Кэл сейчас с этим разбирается, а я ненадолго отойду поболтать с вашими милейшими одноклассниками.
— Спектакль отменяется? — спрашивает Мартин, хватаясь за щеки.
— Как скажете.
Мартин смотрит на меня.
— Нет, — отвечаю я. — Все в порядке. Только не надо… не надо ничего отменять.
Сердце стучит у меня в ушах. Я чувствую. я и не знаю что. Не хочу даже думать об этом. Лишь в одном я уверен: сама мысль, что Блю не увидит пьесу, кажется мне невыносимой.
Хотел бы я, чтобы мне было все равно.
Мартин закрывает лицо руками.
— Прости, прости меня, Спир.
— Прекрати. — Я встаю. — Понял? Хватит.
* * *
Вообще, я уже немножко устал от всей этой фигни, но стараюсь не расстраиваться. Меня не должно волновать, что какие-то идиоты называют меня идиотским словом, и не должно волновать чужое мнение. Но меня оно волнует. Эбби приобнимает меня за плечи, и, стоя за кулисами, мы смотрим, как мисс Олбрайт выходит на сцену.
— Всем привет, — говорит она в микрофон. Она держит в руках какую-то книжку и не улыбается даже самую малость. — Некоторые из вас меня знают. Я мисс Олбрайт, преподаю в театральном кружке.
В зале кто-то присвистывает и несколько человек хихикают.
— Я знаю, что все вы здесь собрались, чтобы увидеть предпремьерный показ одной классной постановки. Наша прекрасная команда хочет поскорее начать представление, но перед этим я займу пару минут вашего внимания, чтобы напомнить о правилах Криквуда, касательно травли.
От слов «правила» и «травля» народ в зале, как по волшебству, затихает. Слышен только приглушенный шепот и шуршание джинсов о сиденья. Потом кто-то взрывается смехом, кто-то кричит «ТИХО!» и еще несколько ребят хихикают в ответ.
— Я подожду, — говорит мисс Олбрайт и, когда смех затихает, поднимает книжку над головой. — Кто знает, что это?
— Ваш дневник? — Какой-то придурок из десятого класса.
Мисс Олбрайт, игнорируя его, продолжает:
— Это Правила Криквуда, которые вы все должны были прочитать и подписать в начале учебного года.
Но никто уже не слушает. Господи. Как же, наверное, отстойно быть учителем. Скрестив ноги, я сижу за кулисами в окружении девчонок. Мисс Олбрайт продолжает говорить, затем зачитывает отрывки из Правил Криквуда, затем снова что-то говорит. Когда она упоминает политику нулевой толерантности, Эбби сжимает мою ладонь. Минуты текут ужасно медленно.
Я чувствую абсолютное опустошение.
Наконец мисс Олбрайт возвращается за кулисы и швыряет книгу на стул.
— Поехали, — говорит она, и взгляд у нее пугающе напряженный.
Свет в зале потухает, и из оркестровой ямы доносятся первые ноты увертюры. Я выхожу из-за кулис на сцену. Ноги и руки словно отяжелели. Мне хочется домой — забраться под одеяло и включить айпод.
Но занавес уже открывается.
И я продолжаю идти вперед.
28
Чуть позже, в гримерке, меня вдруг осенило.
Мартин ван Бюрен. Наш гребаный восьмой президент.
Но не может же быть… Нет, это невозможно.
Полотенце выскальзывает из рук и падает на пол. Вокруг меня девчонки снимают шляпы, распускают волосы, умываются пенками и застегивают чехлы для одежды. Открывается дверь, и раздается взрыв смеха.
