— Я присяду? — спрашивает мама, уже нависнув над кроватью.
Я пожимаю плечами, и она садится рядом, а папа берет себе стул.
Я кладу руки за голову и вздыхаю.
— Дайте-ка угадаю. Не напивайся.
— Ну, в общем-то да, — кивает папа, — не напивайся.
— Все понял.
Они переглядываются. Папа прочищает горло.
— Я должен извиниться перед тобой, сынок.
Я удивленно смотрю на него.
— Помнишь, ты говорил в пятницу. О шутках про геев.
— Да я не серьезно, — отвечаю я. — Все в порядке.
— Нет, — возражает папа. — Совсем не в порядке.
Я пожимаю плечами.
— Что ж, я просто хочу сказать — на тот случай, если это перестало быть очевидным. Я люблю тебя. Очень люблю. Несмотря ни на что. Наверное, круто иметь такого классного папу, правда?
— Кхем, — кашляет мама.
— Прошу прощения. Таких классных родителей. Хардкорных и безбашенных родителей-хипстеров.
— Очень круто, — соглашаюсь я.
— Но ты нас одергивай, ладно? По крайней мере меня. — Он потирает подбородок. — Знаю, из-за меня тебе было непросто признаться, что ты гей. Но мы тобой гордимся, сынок. Ты очень храбрый.
— Спасибо. — Я приподнимаюсь на кровати, приваливаясь спиной к стене. Наверное, сейчас мама взъерошит мне волосы, а папа скажет «спокойной ночи, сынок» и «не засиживайся».
Но они не двигаются с места. И я говорю:
— Ну, если честно, я понимал, что ты шутишь. Я не потому не хотел признаваться.
Родители переглядываются.
— А можно спросить почему? — интересуется мама.
— Нет какой-то конкретной причины, — говорю я. — Я просто не хотел это обсуждать. Знал, что все раздуют из этого целое дело или типа того…
— И как — раздули? — уточняет мама.
— Ну да.
— Извини. Это мы, что ли, раздули?
— О боже, ты серьезно? Да вы из чего хочешь его раздуете!
— Правда? — удивляется мама.
— Вот я начал пить кофе. Вот стал бриться. Вот у меня появилась девушка.
— Но это и правда волнующе.
— Ну не настолько. Как будто… даже не знаю. Вы как будто просто одержимы всем, что я делаю. Такое ощущение, что я даже носки не могу переодеть без ваших замечаний на этот счет.
— А, — вклинивается папа, — то есть ты хочешь сказать, что мы твои сталкеры?
— Да, — киваю я.
Мама смеется.
— Видишь ли, у тебя пока нет детей, поэтому ты нас не понимаешь. Но представь, что у тебя есть малыш, и со временем он начинает делать разные вещи. Раньше каждое крошечное изменение в тебе происходило на моих глазах, и это было так удивительно. — Она грустно улыбается. — А теперь я все пропускаю, и с этим тяжело смириться.
— Но мне семнадцать. Разве я не должен меняться?
— Конечно, должен. И я рада. Это самый волнующий период в жизни, — говорит она, стискивая мою ногу. — Просто мне хотелось бы по-прежнему оставаться в курсе.
Понятия не имею, что тут сказать.
— Вы трое уже такие взрослые, — продолжает мама. — И такие разные. Вы и маленькими не были похожи. Элис была бесстрашной, Нора — самодостаточной, а ты просто обожал быть в центре внимания. Серьезно, все говорили, что ты вылитый отец.
Папа ухмыляется, а я теряю дар речи. Никогда не думал о себе в таком ключе.
— Я помню, как впервые взяла тебя на руки. Твой маленький ротик. Ты тут же накинулся на мою грудь.
— Мам.
— Ох, это был невероятный момент. А папа принес в палату твою сестру, и она повторяла: «Нет, малыш!», — смеется мама. — Я не могла от тебя глаз отвести. Поверить не могла, что у нас появился мальчик. Мы привыкли быть родителями девочки, а теперь нас ждал совсем новый опыт.
— Простите, что мальчик из меня не особо вышел, — говорю я.
Папа разворачивается ко мне вместе со стулом.
— Ты что, шутишь?
— Типа того.
— Ты отличный парень, — говорит он. — Ты как ниндзя.
— Ну спасибо.
— Всегда пожалуйста!
Внизу хлопает входная дверь, а потом раздается стук собачьих когтей по деревянному полу.
Нора вернулась домой.
— Слушай, — говорит мама, снова касаясь моей ноги. — Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но, может, ты бы хоть иногда нас баловал? Рассказывай немного о своей жизни, а мы постараемся не надоедать.
— Справедливо, — соглашаюсь я.
— Отлично, — говорит она. И они снова переглядываются. — Ладно. Мы хотим тебе еще кое-что сказать.
— Поделитесь очередной неловкой историей о моем грудном вскармливании?
— Боже мой, ты так любил грудь, — выдает папа. — Поверить не могу, что ты оказался геем.
— Ну ты и остряк, пап.
— Знаю, знаю, — улыбается он. А затем встает, вынимая что-то из кармана. — Вот, держи, — говорит он, протягивая мне какой-то предмет. Мой телефон.
— Ты все еще наказан, но на выходных мы разрешим тебе погулять. И завтра после выступления можешь забрать ноутбук, если не забудешь свой текст.
— У меня нет реплик, — медленно отвечаю я.
— Тогда, сынок, и волноваться тебе не о чем.
* * *
Забавно, но даже без реплик я боюсь что-нибудь перепутать и жутко нервничаю. Волнуюсь, предвкушаю и нервничаю. Со звонком мисс Олбрайт зовет Эбби, Мартина, Тейлор и еще нескольких актеров на дополнительную распевку, а остальные сидят в актовом зале на полу и едят пиццу. Кэл бегает, решая какие-то технические вопросы, поэтому я остаюсь наедине с парой незнакомых двенадцатиклассниц и очень этому рад. Никаких Кэлвинов Кулиджей и Мартинов ван Бюренов или каких бы то ни было других парней с президентскими именами. И никакой Лии, пронзающей меня своим взглядом.
Начало в семь, но мисс Олбрайт хочет, чтобы к шести мы уже переоделись в свои костюмы. Я надеваю линзы и костюм еще раньше и жду Эбби в женской гримерке. В половине шестого она заходит, и я сразу понимаю: что-то не так. Она коротко здоровается не глядя на меня.
Я придвигаю к ней стул и наблюдаю, как она красится.
— Нервничаешь? — спрашиваю я.
— Немного. — Она смотрит в зеркало и быстрыми движениями наносит тушь на ресницы, слегка похлопывая по ним щеточкой.
— Ник будет, да?
— Ага.
Такие резкие, отрывистые ответы. Кажется, она чем-то раздосадована.
— Когда закончишь, — продолжаю я, — поможешь мне снова стать настоящим красавчиком?
