— Просто ты говоришь точно так же, как и пишешь.
— Ты серьезно?
Я уже вовсю улыбаюсь.
Вдалеке закрываются аттракционы и гаснут огни. И есть что-то прекрасное и жуткое в темном и неподвижном колесе обозрения.
В магазинах за ярмаркой тоже гаснет свет. Я знаю, что родители уже ждут меня дома, но пододвигаюсь к Брэму. Наши руки почти соприкасаются, и я чувствую, как он едва заметно вздрагивает. Наши мизинцы разделяет всего пара сантиметров, и кажется, будто между ними течет ток.
— Но причем тут президент? — спрашиваю я.
— Что?
— Имя — как у одного из президентов США.
— А, — говорит он. — Эйбрахам
[57].
— А-а-а…
С минуту мы молчим.
— Поверить не могу, что ради меня ты прокатился на «Ракушках».
— Похоже, ты мне правда очень нравишься, — тихо смеется Брэм.
И тогда я наклоняюсь к нему, и сердце стучит в горле.
— Я хочу взять тебя за руку, — осторожно говорю я.
Потому что мы в общественном месте. Потому что я не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь, что он гей.
И он отвечает:
— Возьми.
И я беру.
33
В понедельник на уроке английского я первым делом отыскиваю взглядом Брэма. Он сидит на диване рядом с Гарретом. На нем рубашка с воротником и свитер, и выглядит он так мило, что почти больно смотреть.
— Привет, привет, — говорю я.
Он расплывается в улыбке с таким видом, будто меня и ждал, и пододвигается, уступая мне место.
— Классно выступил, Спир, — выдает Гаррет. — Просто умора!
— Я не знал, что ты был на спектакле.
— Ага, Гринфелд заставил меня три раза с ним сходить.
— Что, правда? — говорю я, улыбаясь Брэму.
Он сияет в ответ, и у меня перехватывает дыхание — я весь обмякаю и чувствую странную легкость.
Я не спал всю ночь. Ни секунды. По сути, я провел десять часов, представляя это мгновение, а теперь, наяву, понятия не имею, что сказать. Наверное, что-то крутое, остроумное и не связанное со школой.
— Ты дочитал главу?
Или нет.
— Дочитал, — отвечает он.
— А я нет.
Тогда он снова улыбается, и я улыбаюсь. А потом краснею, он опускает глаза — прямо нервозная пантомима.
Мистер Вайз заходит в класс и принимается читать отрывок из «Пробуждения». Мы должны следить за текстом по своим книгам, но я постоянно теряю нужную строчку. Никогда еще я не был таким рассеянным. Я заглядываю в книгу Брэму, и он пододвигается ко мне. Я ощущаю все точки соприкосновения наших тел, будто одежда не помеха нервным окончаниям.
А потом Брэм вытягивает ноги и своим коленом касается моего. Поэтому до конца урока я тупо пялюсь на это его колено. Ткань джинсов на нем истончилась и сквозь нее виднеется темная кожа. Мне так хочется до нее дотронуться… Но тут Брэм и Гаррет поворачиваются ко мне, и я понимаю, что только что громко вздохнул.
После занятий Эбби обнимает меня за плечи и говорит:
— Я и не знала, что вы с Брэмом такие хорошие друзья.
— Тише, — вспыхнув, шикаю я. Чертова Эбби, ничего, блин, от нее не скроешь.
Я не ожидаю увидеть Брэма до ланча, но незадолго до него он подходит к моему шкафчику.
— Думаю, нам стоит куда-нибудь сходить в обед, — говорит он.
— Вне школы?
По правилам выходить на обед в город разрешается только двенадцатиклассникам, но вряд ли охранники поймут, что мы младше. По крайней мере, мне так кажется.
— Ты хоть раз это делал?
— Не-а, — отвечает он и мягко касается пальцами моих, буквально на мгновение.
— И я нет, — говорю я. — Ладно.
Выйдя из школы, мы быстрым шагом и с нарочитой уверенностью идем к парковке. Все утро шел дождь, и теперь довольно холодно.
Машина Брэма — старенькая «Хонда-Цивик», очень уютная и жутко чистая. Когда мы забираемся внутрь, он включает печку. От прикуривателя тянется шнур, к которому подключен айпод.
Брэм предлагает мне выбрать музыку. Не уверен, понимает ли он, что, передавая мне свой айпод, он буквально распахивает душу.
И, разумеется, его музыкальная подборка просто безупречна. Много классического соула и современного хип-хопа. На удивление много кантри, точнее блюграсса
[58]. Одна-единственная слабость — песня Джастина Бибера. И все без исключения альбомы и исполнители, которых я упоминал в своих письмах.
Кажется, это любовь.
— Ну что, куда едем? — спрашиваю я.
Он бросает на меня взгляд и улыбается.
— Понятия не имею.
Я откидываюсь на подголовник, листая музыку в айподе, пока печка возвращает к жизни мои пальцы. Снова начинается дождь. Я разглядываю его косые штрихи на стекле.
Потом выбираю трек, включаю его, и голос Отиса Реддинга тихо льется из колонок. «Try a Little Tenderness». Я делаю погромче.
И касаюсь локтя Брэма.
— Ты такой тихий.
— Сейчас или вообще?
— И сейчас, и вообще.
— Я тихий рядом с тобой, — с улыбкой отзывается он.
Я улыбаюсь в ответ.
— Я один из тех симпатичных парней, при виде которых ты теряешь дар речи?
Его пальцы впиваются в руль.
— Ты единственный.
Он сворачивает к торговому центру неподалеку от школы и останавливается перед входом в магазин «Пабликс».
— Мы идем в супермаркет? — спрашиваю я.
— Похоже на то, — говорит он с полуулыбкой.
Загадочный Брэм. Прикрыв голову руками, мы бежим сквозь дождь ко входу.
Только мы заходим в ярко освещенный зал — мой телефон принимается яростно вибрировать в кармане. Пришло три эсэмэски, все от Эбби.
Ты идешь обедать?
Э-э, ты где?
Брэма тоже нигде не видно. Как странно.;)
Но вот он — Брэм, с корзинкой в руках, мокрыми кудряшками и сияющими глазами.
