— Двадцать семь минут до конца обеда, — говорит он. — Пожалуй, самое время «разделять и властвовать».
— Как скажешь. Куда идти, босс?
Он указывает на молочный отдел, где я беру пол-литра молока.
— А ты что взял? — интересуюсь я, когда мы встречаемся у касс самообслуживания.
— Ланч, — отвечает он, демонстрируя мне содержимое корзинки.
В ней лежат две баночки с печеньем-сэндвичем «Мини-Орео» и упаковка одноразовых ложек.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не поцеловать его прямо у кассы.
Он настаивает, что сам за все заплатит. Дождь усиливается, поэтому мы пулей несемся до машины и, захлопнув двери, пытаемся отдышаться. Я протираю очки о свою рубашку. Брэм поворачивает ключ зажигания, снова включается печка, и слышно только, как капли барабанят по стеклу. Он смотрит себе на руки, и я вижу, как он ухмыляется.
— Эйбрахам, — говорю я, как бы пробуя это имя и ощущая, как нежно ноет сердце.
Брэм искоса на меня поглядывает.
Дождь за окном льет стеной, что, пожалуй, только к лучшему. Потому что я вдруг наклоняюсь над коробкой передач и, еле дыша, кладу руки на плечи Брэму. Я вижу только его губы. И едва наклоняюсь их поцеловать — как они открываются мне навстречу.
Это невозможно описать. Эту тишину, и соприкосновение губ, и ритм, и дыхание. Сначала мы не понимаем, что делать с носами, а когда разбираемся, до меня доходит, что глаза мои все еще открыты. Я закрываю их. Его пальцы касаются моего затылка и двигаются медленно и ритмично.
Он на мгновение останавливается, и я открываю глаза, и он улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. А потом он наклоняется и целует меня вновь — ласково и нежно. Все слишком идеально. Почти по-диснеевски. Не верится, что это происходит со мной.
Десять минут спустя, держась за руки, мы едим кашу из сэндвича «Орео» с молоком. Прекрасный ланч. И «Орео» в коробочке куда больше, чем молока. Я бы ни за что на свете не додумался взять ложки, но Брэм о них не забыл. Ну разумеется.
— Что теперь? — спрашиваю я.
— Думаю, пора возвращаться в школу.
— Нет, в смысле… я про нас. Я не знаю, чего ты хочешь. Не знаю, готов ли ты признаться, что гей, — говорю я, но он в это время легонько водит большим пальцем по линиям моей ладони, и я теряю мысль.
Палец останавливается. Брэм поднимает на меня взгляд и переплетает свои пальцы с моими. Я откидываюсь на сиденье и наклоняю голову к нему.
— Я за, если ты за, — говорит он.
— В смысле — за? — переспрашиваю я. — За что?.. За то, чтоб быть моим парнем?
— Ну. да. Если ты этого хочешь.
— Конечно, хочу, — говорю я.
Мой парень. Мой помешанный на грамматике талантливый кареглазый соккерист.
Я не могу перестать улыбаться. Ну правда, бывают времена, когда не улыбаться куда сложнее.
Тем же вечером, в 20:05, Брэм Гринфелд меняет свой статус на «Фейсбуке»: он больше не «Без пары» — и это лучшее, что случалось за всю историю интернета.
В 20:11 Саймон Спир тоже меняет статус на «Фейсбуке». Благодаря чему получает примерно пять миллионов лайков и мгновенный комментарий от Эбби Сусо: Л АЙК ЛАЙК ЛАЙК.
За которым следует комментарий от Элис Спир: Погоди — чего?
А за ним еще один от Эбби Сусо: Позвони мне!!
Я пишу ей эсэмэс, что поговорю с ней завтра. Сегодня мне не хочется делиться ни с кем подробностями.
Вместо этого я звоню Брэму. Честно, я поверить не могу, что до вчерашнего дня не знал, что у меня есть его номер. Он тут же отвечает.
— Привет, — говорит он, быстро и мягко, будто это только наше с ним слово.
— Важные новости сегодня на «Фейсбуке». — Я опускаюсь на кровать.
Его тихий смешок:
— Ага.
— Ну что, каков наш следующий ход? Будем вести себя элегантно? Или завалим всем ленты селфи с поцелуями?
— Думаю, селфи, — отвечает он. — Но не больше пары дюжин в день.
— И по воскресеньям пост в честь каждой проведенной вместе недели.
— А по понедельникам — в честь первого поцелуя.
— И каждый день — по паре дюжин постов о том, как мы друг по другу скучаем.
— Я и правда по тебе скучаю, — говорит он.
Черт возьми, ну почему именно на этой неделе я под домашним арестом?
— Чем ты сейчас занимаешься? — спрашиваю я.
— Это приглашение?
— К сожалению, нет…
Он смеется.
— Сижу за столом, смотрю в окно и разговариваю с тобой.
— Разговариваешь со своим парнем.
— Ага, — говорит он, и по голосу я слышу, что он улыбается. — С ним.
* * *
— Всё. — У шкафчика меня поджидает Эбби. — Я так больше не могу. Что, блин, происходит между тобой и Брэмом?
— Я, эм.
Я смотрю на нее и, раскрасневшись, расплываюсь в улыбке. Она ждет. И я пожимаю плечами.
Сам не знаю, почему так странно все это обсуждать.
— Боже мой, ты только посмотри!
— Что такое? — спрашиваю я.
— Ты покраснел. — Она тыкает пальцами мне в щеки. — Прости, но ты такой милашка, что просто кошмар. Иди уже. Иди отсюда.
* * *
Мы с Брэмом в одной группе по английскому и алгебре, а значит, два часа я буду томиться, не сводя глаз с его губ, а потом еще пять часов — эти губы представляя. Во время ланча мы прячемся в актовом зале, и без декораций он выглядит непривычно. В пятницу здесь будет проходить школьное шоу талантов, поэтому кто-то уже украсил занавес блестящими золотыми кисточками.
Мы в зале совсем одни, и он кажется таким огромным, что я беру Брэма за руку и тяну в мужскую гримерку.
— Так-так, — говорит он, пока я пытаюсь совладать с задвижкой. — Будем заниматься чем-то секретным?
— Ага, — говорю я и целую его.
Он опускает руки мне на талию и притягивает ближе.
Брэм выше меня всего на пару сантиметров, пахнет мылом Dove, а еще (учитывая, что его поцелуйная карьера началась только вчера) — у него по-настоящему волшебные губы. Мягкие, сладкие, неторопливые. Он целуется, как Эллиотт Смит поет.
Потом мы достаем два стула, и свой я ставлю так, чтобы закинуть ноги ему на колени. Он барабанит руками по моим ногам, и мы говорим обо всем на свете. О том, что Крошка Зародыш уже стал размером с картофелину. О том, что Фрэнк Оушен — гей.
— О, и кстати, угадай, кто, оказывается, был бисексуалом, — продолжает Брэм.
— Кто?
— Казанова.
