И пока за ней следит Бог.
– Ну зачем ты пришла на ярмарку с этими часами?! – внезапно воскликнула тетушка Розелина. – Смотри, они взбудоражили все остальные, какие здесь собрались.
И в самом деле, киоск с вафлями буквально осаждали часы самых разнообразных калибров. Офелия инстинктивно ощупала карман и махнула рукой, отгоняя их от прилавка.
– Анима есть Анима: здесь невозможно носить при себе разлаженные часы – остальные тут же начинают возмущаться.
– Ты должна показать их часовщику.
– Да я уже показывала. Они вовсе не сломаны, просто очень расстроены… Веселых часов, крестный!
Из толпы выбрался ее двоюродный дед в своем старом зимнем пальто; его пышные усы обвисли от талого снега.
– Ну да, ну да, веселых часов, тик-так и компания, – буркнул он, по-хозяйски пройдя за прилавок и выбрав себе горячую вафлю. – Все эти ярмарки просто курам на смех! Праздник серебряной посуды, Праздник музыкальных инструментов, Праздник сапог и Праздник шляп… Что ни год – в календаре новая красная дата! Скоро, наверно, учредят Праздник ночных горшков. В мое время с вещами так не носились… А мы потом еще удивляемся, что они своевольничают. Спрячь это, – внезапно шепнул он, сунув Офелии конверт.
– Вы нашли еще одну?
Офелия сунула конверт в карман передника, и ее сердце забилось в бешеном ритме, перегоняя секундные стрелки всех часов на ярмарке.
– Да, и притом не из худших, девочка. Найти-то я нашел, а вот скрыть это от Настоятельниц – совсем другое дело. Теперь они косятся на меня почти так же, как на тебя. И вообще, будь начеку, – проворчал старик, отряхивая снег с усов. – Я видел тут поблизости Докладчицу с ее чертовой птицей на макушке.
Тетушка Розелина, слушавшая их разговор, сурово поджала губы. Она, разумеется, была в курсе этих тайных махинаций и не одобряла их, боясь, что Офелия снова попадет в беду, однако частенько становилась ее сообщницей.
– У меня кончается тесто для вафель, – сухо сказала она. – Ну-ка сходи за ним, сделай милость.
Офелия не заставила себя просить и побежала в продуктовую кладовую. Там стоял лютый холод, но зато не было чужих глаз. Девушка успокоила шарф, нетерпеливо извивавшийся на вешалке, еще раз убедилась, что в помещении никого нет, и открыла конверт, принесенный крестным.
В нем лежала почтовая открытка.
Надпись гласила: «XXII Межсемейная выставка на Вавилоне»; судя по дате на почтовом штемпеле, открытку послали более шестидесяти лет назад. Вероятно, двоюродный дед, работавший архивариусом, использовал свои связи с коллегами, чтобы раздобыть такую древность. Прежде всего Офелию заинтересовала лицевая сторона – черно-белая, кое-где подцвеченная фотография: на ней виднелись киоски и стенды с экзотическими товарами, расположенные в галереях какого-то огромного павильона. Все это напоминало ярмарку Анимы, только в сто раз больше. Девушка поднесла открытку поближе к свету, чтобы как следует разглядеть. И наконец обнаружила то, что искала: у входа в гигантскую башню высилась почти неразличимая в уличном тумане безглавая статуя.
Впервые за долгое время очки Офелии порозовели от радостного волнения. Открытка крестного подтверждала все ее гипотезы.
– Офелия! – раздался голос тетушки Розелины. – Тебя зовет мать!
Услышав это, девушка поспешно сунула открытку в карман. Охватившее ее возбуждение мгновенно схлынуло, уступив место чувству опустошенности. Ожидание, бесконечное ожидание… оно разъедало ее тело и душу. Каждый новый день, каждая новая неделя, каждый новый месяц усугубляли эту страшную пустоту. Временами Офелия со страхом спрашивала себя, не сгинет ли она в ней целиком – окончательно и бесповоротно.
Вынув часы, она бережно подняла крышку, стараясь не повредить ее: бедный механизм уже и без того достаточно настрадался. Девушка нашла часы в вещах Торна как раз перед своей принудительной отправкой на Аниму, и с тех пор они не желали показывать время. Или, вернее, показывали слишком много времени разом. Все три стрелки беспорядочно, без всякой видимой логики, вращались то в одну сторону, то в другую: четыре часа двадцать две минуты, семь тридцать восемь, час пятнадцать… и притом совершенно неслышно, никакого тиканья.
Два года семь месяцев молчания.
После бегства Торна Офелия не получила от него ни одной весточки – ни письма, ни телеграммы. Тщетно она убеждала себя, что он просто не может рисковать, боясь разоблачения, ведь его разыскивает полиция, а может, и сам Бог, – эта безнадежная пустота сжигала ее изнутри.
– Офелия!
– Иду.
Она взяла горшок с тестом для вафель и вышла из кладовой. Перед киоском стояла ее мать в пышном красном платье.
– Ну надо же, моя дочь наконец-то соизволила вылезти из постели! Давно пора: еще немного, и ты превратилась бы в прикроватную тумбочку. Веселых часов, дорогая! Ну-ка угости этих малышей!
И мать указала на длинную вереницу сопровождавших ее детей. Среди них Офелия увидела своего брата, сестер, племянников, двоюродных племянников и стенные часы из гостиной. С ее точки зрения, детишки не очень-то походили на малышей: даже Гектор, младший, за последние месяцы вытянулся так, что догнал старшую сестру. Глядя на них – рослых, ярко-рыжих, осыпанных веснушками, – девушка иногда спрашивала себя, впрямь ли она принадлежит к этой семье.
– Я обсудила твое положение с Агатой, – объявила мать Офелии, перегнувшись через прилавок. – Твоя сестра солидарна со мной: ты должна серьезно подумать над своей дальнейшей жизнью. Она посоветовалась с Шарлем, и они оба решили, что тебе нужно пойти работать к ним на фабрику. Посмотри, на кого ты похожа, дочь моя! Ты не должна обрекать себя на такое жалкое существование. Ведь ты еще молода! И ничто не привязывает тебя к… ну, ты сама знаешь… к нему.
Это последнее слово мать Офелии произнесла почти беззвучно. Никто из домашних теперь не говорил о Торне вслух, словно речь шла о чем-то постыдном. Да и о Полюсе тоже никто не упоминал. Случались дни, когда сама Офелия спрашивала себя: уж не померещилось ли ей все пережитое там, была ли она на самом деле лакеем, вице-рассказчицей и главной чтицей ковчега?
– Поблагодарите Агату и Шарля, мама, но я отказываюсь. Мне как-то трудно представить себя работницей на фабрике кружев.
– Я могу взять ее к себе в Архивы, – буркнул в усы двоюродный дед.
Мать Офелии презрительно поморщилась.
– Вы отрицательно влияете на нее, дядюшка. Прошлое, всегда прошлое, одно только прошлое! А моя дочь должна думать о будущем.
– Ну еще бы! – иронически бросил старик. – Ты хочешь, чтобы она стала такой же благонамеренной, как слюнявые романчики в вашей библиотеке, так, что ли? А еще лучше – загнать эту девчушку в какую-нибудь богом забытую дыру…
– Главное, чего я хочу, – это чтобы Настоятельницы и Артемида сменили гнев на милость и простили ее!
Офелия пришла в такое раздражение, что по ошибке протянула вафлю настенным часам.
