Виктория побежала обратно в дом – с чувством, что совершила непоправимую глупость. На какой-то миг ее соблазнила мысль снова стать Второй-Викторией – той, что в постели, – и заснуть, как велела Мама, но, едва она услышала звуки арфы, сомнения бесследно рассеялись.
И снова соблазн путешествия затмил все остальное.
Она бесшумно вошла в гостиную и замерла, увидев Старшую-Крестную. Та стояла у окна, сложив руки на груди, и хмуро взирала на облака. Виктория еще не очень хорошо знала эту даму. Ее строгий вид и желтое лицо наводили на нее робость.
К счастью, тут же была и Мама. Она сидела за арфой, и ее красивые руки с татуировками порхали от струны к струне, как фальшивые птицы в парке. Виктория подошла к ней, чтобы приласкаться, но Мама ее не увидела.
К великой радости Виктории, здесь же находился и Крестный. Разлегшись поперек кресла, он тасовал почтовые конверты, словно карточную колоду.
– Господи, одни только брачные предложения! Малышке еще и трех лет не исполнилось, а ее уже считают лучшей партией на Полюсе. Мы все их отвергнем, разумеется?
Голос Крестного тоже звучал невнятно – Виктории пришлось напрячь слух, чтобы его расслышать. А Мама продолжала перебирать струны арфы, не отвечая ему.
– Вы всегда играете особенно проникновенно, дорогая, когда сердитесь на меня, – продолжал Крестный с ухмылкой, широкой, как прореха в его цилиндре. – Я же вернул вам Викторию живой и невредимой, разве нет? Она все время была у меня на глазах, внутри Розы Ветров. Я знаю, что Небоград не внушает вам симпатии, но вы не сможете вечно держать свою дочь взаперти в этом замке. Поверьте мне: я применял тот же метод к моим бывшим сестрицам, а они за два года свободы приобрели такую скандальную репутацию, какой даже я никогда не мог похвастаться.
Виктория не понимала, о чем он говорит, – слишком много трудных слов разом, – но ей это было безразлично. Его встрепанные волосы, золотистая щетина и дурацкая поза восхищали девочку. Она ужасно любила своего Крестного.
– Ну же, Беренильда, – настаивал он, обмахиваясь конвертами, как веером. – Я ведь скоро опять отбываю в путешествие, не будем ссориться перед разлукой.
Мамин смех прозвучал так же мелодично, как звуки ее арфы.
– Путешествие? Метаться от одной Розы Ветров к другой в поисках ковчега, который абсолютно недоступен, и вам это хорошо известно… Полноте! То, что вы называете путешествием, я именую бегством.
Крестный ухмыльнулся еще шире. Виктория вскарабкалась на его кресло, чтобы потрогать небритую щеку и, как всегда, слегка уколоться о щетину, но, к великому своему разочарованию, ничего не почувствовала.
– О, кажется, я начинаю понимать. Признайтесь, вас рассердила вовсе не моя эскапада с вашей дочерью. Вы злитесь на меня потому, что я вернулся без нашей маленькой мадам Торн!
Мамины пальцы еще быстрей забегали по струнам, но Виктория почувствовала, что дело неладно. Как-то раз, укладывая ее в постель, Мама рассказала, что у нее внутри есть острые ногти и она не колеблясь пустит их в ход, если кто-нибудь вздумает обидеть ее дочку. Иногда, если Мама бывала чем-то недовольна, Виктория почти чувствовала их, эти ногти.
А сейчас она увидала их воочию.
За спиной Мамы выросла тень, огромная тень, вооруженная острыми когтями, куда более страшными, чем когти на медвежьей шкуре, висевшей у двери в библиотеке. Насколько Мама была красивая, настолько же эта тень была страшной.
– Ну, и где же она? – спокойно спросила Мама. – Где Офелия?
Старшая-Крестная отвернулась от окна и взглянула на Крестного, а тот ей подмигнул.
– Вы можете сколько угодно задавать этот вопрос, – сказал он Маме, – но ответ будет все тот же. Она взяла с нас обещание никому об этом не говорить. Даже вам. И не забывайте: Паутина всегда славилась тем, что надежно хранила тайны.
– Но ваш клан отверг вас, Арчи.
Мама произнесла эти слова мягко и нежно, однако Виктория увидела, что тень с грозными когтями распростерлась еще шире. Крестный расхохотался. Неужели он ее не замечает, жуткую Мамину тень?
– Очко в вашу пользу! – сказал он, швырнув стопку конвертов на журнальный столик. – И тем не менее, дорогая моя, я все-таки намерен свято хранить тайну. Офелия поручила мне передать вам одно-единственное послание. Вернее, обещание: она найдет Торна.
Тень за Маминой спиной растаяла, словно дым. Мама приложила руки к струнам арфы, чтобы погасить звук. И настала тишина – оглушительная, как крик. Но Мама сохранила свое всегдашнее невозмутимое спокойствие.
– Было время, когда я прекрасно владела правилами игры, хотя их знание иногда обходилось мне очень дорого. Но сейчас эти правила изменились. Новые кланы навязывают нам свои реформы, а слуги ропщут за спиной хозяев. Я избегаю Двора, живу в полном уединении, уволила всех, кто мне прислуживал. Что касается нашего монсеньора… Поймите, он старается, действительно старается, а они, все эти людишки, используют его в своих интересах. Министры не дают ему ни минуты покоя. Я уже много недель не виделась с ним, а ведь я здесь, в замке, и пишу ему каждый день. Вы спросите, Арчи, зачем я это делаю? Да затем, что ему это необходимо. Ему необходима я, а может быть, еще больше – его дочь. Но правда состоит в том, что я напугана, – добавила Мама еще мягче. – Напугана тем, что мир, который я считала таким понятным, оказался всего лишь винтиком, наряду с тысячами других, в безжалостной машине, чье устройство превосходит мое понимание. Эта машина отняла у меня Торна. И я не допущу, чтобы она отняла у меня дочь. Мир за стенами нашего замка стал слишком опасен для нас. Поэтому я и прошу вас: останьтесь здесь, не бросайте нас одних, мою дочь и меня.
Виктория почувствовала, как в другом ее теле – там, в спальне – рыдания перехватили ей горло. Она ровно ничего не поняла в этом разговоре, только смутно догадывалась, что Мама несчастна, и несчастна в каком-то смысле из-за Отца.
Отец был очень страшный. Гораздо страшнее Балды. Гораздо страшнее Маминой тени с когтями. Во время их редких встреч он ни разу не удостоил Викторию ни словом, ни взглядом, ни единой лаской.
Отец ее не любил.
Двумя ловкими движениями Крестный выбрался из кресла и вылил остатки воды из графина в свой стакан.
– Перерезав нить, Паутина обрекла меня на вечное одиночество. Честно говоря, я не понимаю, как вы можете жить затворницей день за днем, хотя и уверяете, что привыкли к этому. Мне такое уединение совершенно невыносимо!
И Крестный прыснул со смеху, будто сказал что-то ужасно остроумное. Виктория подумала: вот из него вышел бы самый лучший папа в мире.
Он выпил полстакана и отставил его в сторону.
– Я славлюсь многими пороками, но неблагодарность в их число не входит. Меня лишили семьи – вместо нее я получил другую. Вы имели полное право выбрать для своей дочери другого крестного, однако, несмотря на все случившееся, сохранили это звание за мной. Хотите верьте, хотите нет, но то, что я решил сделать, я сделаю и для вас, и для Виктории, и для Офелии, и даже – как мне ни противно это признавать – для Торна. Да и для вас тоже, мадам Розелина.
