Не говоря ни слова, мальчик зажег один из газовых фонарей, висевших у входа, и протянул его Блэзу, который взял этот предмет с такой опаской, словно ему вручили динамитную шашку.
– Идите по стрелкам, – сказал мальчик, указав им на дверной проем в стене напротив. – Желаю вам самых дерзких развлечений, lady and gentleman!
Офелия и Блэз начали спускаться по темной лестнице, круто уходившей вниз. Тропическая уличная жара быстро перешла в прохладу, а через сто тридцать ступенек, которые вывели их в широкую подземную галерею, – и вовсе в ледяной холод. Офелия дрожала всем телом. На ней были легкая тога и открытые сандалии, которые Амбруаз дал ей в день прибытия на Вавилон, – словом, облачение, мало пригодное для блужданий в подземельях.
– Good Lords! – прошептал Блэз.
В свете его фонаря они увидели в верхней части стены, среди граффити, едва заметную стрелку, начерченную мелом. Нижняя часть этой весьма необычной стены была сложена из человеческих костей – десятков, сотен, тысяч костей и черепов, уложенных плотно, без единого зазора.
Катакомбы.
– Только держитесь подальше от меня, miss, – предупредил Блэз. – Я вполне способен в любой момент вызвать здесь обрушение.
Их шаги звучали гулкими раскатами в мертвой тишине оссуария
[29], пока они шли по галерее все дальше и дальше.
– Семейное свойство анимистов заключается в чтении одних только предметов, – шепнула Офелия. – Согласно данному непреложному правилу, я, по логике вещей, не могла читать органическую материю. Но однажды, когда я была еще подростком, мне попалось в руки доисторическое ожерелье, сделанное из человеческих зубов, и я, как ни странно, прочитала его, месье Блэз, как прочитала бы любое другое ожерелье. Тогда я как-то даже не задумалась над этим…
Голос девушки, искаженный гулким эхом, казался чужим ей самой. Она растерла озябшие руки и взглянула на Блэза, неуклюже шагавшего впереди.
– В какой момент, – спросила она, – в какой момент мы перестаем быть людьми и превращаемся в предметы?
Блэз молчал; он шел, стараясь держать фонарь повыше, чтобы освещать дорогу впереди. Когда он наконец ответил, его голос прозвучал совсем не так, как прежде, – он был гораздо увереннее и тверже:
– Некоторые люди становятся предметами еще при жизни, miss Евлалия.
Офелию поразили эти слова, но Блэз не успел их объяснить: оссуарий привел их к входу в просторный сводчатый зал.
Зал, полный людей.
Мужчины и женщины извивались в исступленном танце под яркими лампами в виде апельсина. Те, кто не танцевал, осаждали стойки баров и столики, сидя бок о бок, а иногда и на коленях друг у друга. Они чокались, жестикулировали, обнимались, дрались, шевелили губами, словно болтали… и все это совершенно безмолвно.
Офелии почудилось, что она угодила в компанию мимов.
– Такое беззвучие может создать только самый гениальный акустик! – воскликнул Блэз.
Погасив фонарь, он любовался с порога этим немым спектаклем, словно изучал красочную картину с нарисованными персонажами. Затем снял с себя тюрбан, неловким движением нахлобучил его на кудрявую голову Офелии и, размотав конец, прикрыл им нижнюю половину ее лица.
– Не знаю, что вас привело сюда, miss, – шепнул он девушке, – но это неподходящее место для курсантки-виртуоза. Если леди Елена узнает, где вы были сегодня, она немедленно исключит вас из Школы.
– Но… а как же вы-то сами? – пробормотала Офелия из-под ткани, пытаясь водворить на место покривившиеся очки.
Блэз с безрадостной усмешкой притронулся пальцем к кончику своего длинного острого носа.
– Вы можете представить меня в чадре – при таком-то профиле? Don’t worry!
[30] И потом, я всего лишь рассыльный, так что мне нечего бояться за свою репутацию.
Стоило им переступить порог подземного зала, как тишина разлетелась вдребезги. Офелию закружило в шумном вихре танцоров, музыкантов, борцов, игроков и художников, даром что никто из них не обратил на нее особого внимания.
Каким-то чудом Блэзу удалось разыскать свободный столик в углу, где их не могли потревожить танцующие пары. Он рассыпался в извинениях, когда у стула, на который он усадил Офелию, подогнулась ножка, и задал какой-то вопрос, хотя она не сразу расслышала его в оглушительном шуме зала.
– Вы ищете здесь что-то определенное? – повторил он, стараясь перекричать грохочущую музыку.
Офелия оглядела зал из-под нахлобученного тюрбана. У нее кружилась голова от мелькания пляшущих тел и ядреных запахов спиртного, а барабанные перепонки едва не лопались от грохота джаза. Медиана послала ее сюда для сбора компрометирующих сведений. Чего-чего, а этого здесь было в избытке. Алкоголь, табак, драки… Офелия уже достаточно долго прожила на Вавилоне и сразу поняла: все увеселения, дозволенные в подпольном кафе- театре, были строго запрещены там, наверху. Одна только игра в дартс обрекла бы на тюрьму тех, кто ею забавлялся. Этот зал выглядел так, словно все законы, вмененные людям на поверхности города, – благонамеренность, бесчисленные правила хорошего поведения – дерзко предавались анафеме здесь, в подземелье. Офелии редко приходилось испытывать такие противоречивые чувства: она пришла сюда, чтобы шпионить за этими людьми, но в глубине души была не прочь стать одной из них.
И кроме того, апельсины… Они виднелись повсюду: в виде кованых украшений каждого столика, в виде эмблем на всех абажурах, на всех бокалах. И Офелия снова невольно подумала: это не может быть простым совпадением.
Она вздрогнула, когда подошедший к ней человек распахнул полы своего плаща. Из внутренних карманов высовывались книжные обложки – детективы, эротические журналы, революционные манифесты… сплошь запрещенная литература. Девушка как можно вежливей покачала головой, чтобы отклонить предложение. В любом случае, ей нечем было заплатить: раз в неделю она получала в Школе скудную стипендию, начисляемую на перфорированную карту и дающую право на строго определенные виды общественных услуг. В их число, уж конечно, не входили товары черного рынка.
В этот момент она встретилась глазами с Блэзом. Они оба так чопорно сидели за своим столиком посреди всех запретных развлечений, что в конце концов их одолел озорной смех. Впервые унылое лицо Блэза радостно вспыхнуло. Он даже показался девушке красивым. Их руки встретились в неловком, но искреннем пожатии, скрепив родившуюся дружбу.
– Да пребудет с вами дерзость, граждане!
Танцоры застыли на месте, смех умолк, а музыканты отложили инструменты. Все повернулись к сцене, откуда прозвучал этот голос, подобный львиному рыку. Голос, который Офелия опознала сразу, без малейших колебаний: он принадлежал Бесстрашному-и-Почти-Безупречному. Она впервые увидела его воочию – неуловимого, непокорного – и не поверила своим очкам. Человек, стоявший в ярких огнях рампы, оказался таким тщедушным, лысоватым и неприметным, что она могла бы сто раз пройти мимо него, не запомнив и не узнав. Даже непонятно было, откуда в этом хилом теле берется такой громовой голос.
