Офелия с трудом подавила нервный смешок при мысли о своих «товарищах». Она встала на колени, превозмогая боль, снова проснувшуюся под ее повязками, и начала собирать листки. Покончив с этим, девушка вдруг заметила, что Торн сидит неподвижно, ссутулившись на своем табурете, с наушниками в руке, словно он не решался их надеть. Металлические наконечники его перчаток поблескивали под лампочками ордоннатора.
– А вы? – наконец спросил он. – Вы больше ничего не хотите мне сказать?
О, на это у Офелии нашлось бы множество ответов, великое множество. Но ни один из них не слетел с ее губ. Говорить со спиной Торна было еще труднее, чем лицом к лицу.
Поскольку она молчала, Торн надел свои наушники. И бросил:
– Заприте за собой дверь.
Выйдя из зала ордоннатора, Офелия с минуту стояла неподвижно, в шумном жужжании цилиндров, яростно кусая перчатку и стараясь подавить рыдание, грозившее взорваться воплем у нее в груди.
«Да, и еще: я люблю вас».
Ну куда они подевались, эти слова, которые Торн прошептал ей на ухо перед тем, как исчезнуть из ее жизни?! Неужели разлуке удалось стереть их, словно мел с доски?!
Офелия решительным жестом смахнула набежавшие слезы. Нет! Она его нашла, и это самое главное. А остальное – дело времени, как для него, так и для нее.
– За работу! – прошептала девушка и направилась в зал-холодильник.
Комендант
Буйные ливни уступили место пыльным ветрам. Вавилонское лето близилось к концу, но воздух не стал прохладнее.
Офелия даже не заметила смены времен года. Для этого ей пришлось бы улучить минутку и поднять глаза к небу. Девушка просыпалась еще до рассвета, чтобы выполнить предутренние хозяйственные работы, затем одолевала положенное число кругов на стадионе, бежала из лекционного зала в лабораторию, торопливо проглатывала свою порцию риса в столовой, не отрываясь от чтения записей, и так без конца, день за днем. К тому же ей запрещалось ложиться спать, пока она не покончит с вечерней уборкой. Малейшее опоздание грозило карами на всю неделю. Вдобавок Леди Септима почти вдвое увеличила количество рабочих часов в группах чтения Мемориала. И установила безжалостную шкалу оценок, зависевшую от индивидуальной отдачи: чем успешнее работал студент, тем выше становились его шансы на получение степени виртуоза.
Присуждение степеней было уже не за горами.
В нынешней адской гонке шла в зачет каждая минута, и прорицатели прекрасно это знали. Убедившись, что Офелия твердо намерена бороться за первенство, они посягнули на самое ценное ее достояние – время: подмешивали снотворное в графин с водой на ее тумбочке, засоряли унитазы перед ее уборкой, сшивали вместе штанины ее брюк, ломали подъемный механизм ее кровати – словом, не брезговали ничем, лишь бы их жертву почаще наказывали за опоздания.
В результате Офелия очень скоро констатировала резкое снижение своего рейтинга в общем списке. Замена Медианы тоже оказалась далеко не подарком: во‑первых, это навлекло на девушку ненависть окружающих; во‑вторых, к ее и без того плотному графику теперь добавились часы работы в зале-холодильнике Секретариума.
А в‑третьих, Офелии пришлось, как ни печально, признать, что экспертиза рукописи, порученная ей Торном, оказалась очень трудной задачей.
Речь шла о толстом регистрационном журнале времен последнего десятилетия перед Расколом. Записи велись на древнем региональном диалекте Вавилона; его алфавит, вышедший из употребления много веков назад, выглядел настоящей абракадаброй. Первые страницы перевода Медианы не представляли собой никакого интереса: перечни закупленных товаров, инвентарные описи оборудования, отчеты о состоянии помещений, инструкции по безопасности и гигиене. Словом, ничего достойного внимания.
Офелия раздобыла книги, рекомендованные Торном, но выяснилось, что они написаны на сложном научном жаргоне, и она не смогла их одолеть.
Оставалось надеяться только на свои руки чтицы.
Увы, края страниц журнала были безнадежно изъедены временем, а ведь именно они представляли интерес в первую очередь. Другими словами, девушка лишилась самого многообещающего участка для чтения. Вдобавок ей следовало обращаться с книгой согласно правилам работы с древностями, установленным Леди Септимой и куда более строгим, чем в ее маленьком музее на Аниме; в результате даже на то, чтобы перевернуть страницу, уходила масса времени. Офелия старательно прощупывала каждый миллиметр бумаги и, когда ее посещало какое-то озарение, спешила занести его в свой рапорт.
Мало-помалу девушке удалось воссоздать приблизительный образ автора. Это был мужчина, работавший кем-то вроде коменданта. Видимо, он страдал серьезным нервным расстройством, но тем не менее отличался большой выдержкой. Несмотря на мрачный нрав, о котором ясно говорили его записи в журнале, он считал выполнение своих обязанностей святым долгом. Неизменная пунктуальность, соблюдение дисциплины, следствия полученных травм – все выдавало в нем солдата, вернувшегося к мирной жизни. У Офелии возникали сильные болезненные ощущения в челюсти всякий раз, как она попадала на его отпечатки. Вполне вероятно, «комендант» был инвалидом войны.
Описание всего этого требовало от Офелии неимоверных ухищрений. Индекс запрещал использование слов «солдат» или «война», и ей приходилось пускаться на самые нелепые иносказания типа «индивидуум, служивший в большой группировке, оберегающей нацию» или «конфликтная ситуация между несколькими странами, использующими оборудование высокой степени вредности».
Девушка с нетерпением ждала и вместе с тем боялась новых встреч с Торном, когда приносила ему свои отчеты. Как он и предвидел, им больше ни разу не удалось поговорить наедине: Леди Септима ухитрялась присутствовать на каждой такой встрече, якобы желая лично убедиться в эффективности работы своей подопечной.
Таким образом, Офелии неизменно приходилось стоять навытяжку, с опущенными глазами и называть Торна sir.
Это было подлинной мукой – ежедневно видеть его рядом с собой, совершенно недоступного. Как будто она и нашла его, и не нашла. Девушка так боялась обмануть ожидания Торна, что выбивалась из сил, решая возложенную на нее задачу; так боялась углубить пропасть между ними, что вела себя в высшей степени сдержанно, памятуя о его требовании. Но всякий раз, когда она осмеливалась тайком взглянуть на него, ее поражала холодная решимость, которая им двигала. Торн поставил перед собой цель – расстроить планы Бога – еще в те времена, когда пытался прочесть Книгу Фарука. Однако с самого начала он допускал возможность неудачи. Тогда Офелия видела, как Торн мало-помалу теряет веру в успех, сгибаясь под слишком тяжелым гнетом своего замысла.
А теперь все изменилось.
Нынешняя решимость Торна была решимостью человека, твердо намеренного добиться своего. Человека? Нет, скорее, именно робота. Он уже не проявлял нетерпения, неудовлетворенности, гнева, словно эти эмоции мешали ему продуктивно работать. Методично анализировал все, даже самые незначительные сведения, которые Офелия находила в рукописи. Девушка видела, как росли вечер за вечером стопки документов в зале ордоннатора, и не понимала, откуда Торн черпает силы, чтобы читать их, после своей работы над базой данных! Теперь ей стало ясно, почему он никогда не покидал Секретариум.
