Молниеносно взметнув руку, он схватил Офелию за волосы и заставил опуститься на колени. Девушке казалось, что кожа у нее на голове вот-вот лопнет.
– Снимай свою форму, овечка.
Перед глазами у Офелии все плыло. Очки сползли с носа. Она попыталась встать, но Бесстрашный не позволил. С силой, которую было невозможно заподозрить в столь тщедушном теле, он продолжал тянуть ее за волосы.
– Снимай свою форму, – повторил он. – Пиджак, рубашку, брюки, сапоги, everything!
[43] Если будешь паинькой, оставлю тебе твои перчатки чтицы.
Офелия не считала себя особенно стыдливой. Ей каждый день приходилось раздеваться и одеваться в присутствии посторонних – в душевой и спальне «Дружной Семьи». Однако при мысли о том, что придется сделать это здесь, в скрюченной позе, перед мужчинами, ее опять затошнило. Даже Октавио не нашелся, что сказать.
– Стаскивай форму! – взревел Бесстрашный, встряхнув девушку. – Или я велю заняться этим своим друзьям!
У Офелии потемнело в глазах, и не только из-за съехавших очков и близорукости. Почему ее когти не вцепились в мучившую ее руку? Почему, когда в них случилась особенная нужда, она не смогла их выпустить? Ответ поразил девушку в самое сердце. Потому что она испугалась. Когти соединялись с ее нервной системой. Гнев возбуждал их, а страх – парализовал.
Бесстрашный все правильно понял. Она лишь овечка. Испытания, через которые она прошла на Полюсе, не только не закалили ее, а наоборот, сделали более уязвимой.
Собрав остатки достоинства, Офелия водрузила на нос очки и начала расстегивать пуговицы на пиджаке. От нее, такой неуклюжей, это простое занятие всегда требовало великого упорства. Беспрерывная дрожь не способствовала успеху. Офелии пришлось сражаться с каждой пуговицей. Оставалось надеяться, что Бесстрашный не заметит владевшего ею испуга: девушке никак не хотелось доставить ему подобное удовольствие.
Она сбросила рубашку и осталась в одной майке. Порывистый ветер хлестал ее по голым рукам.
– Теперь брюки!
Борясь с тошнотой, Офелия ощущала, как приказ Бесстрашного пульсирует вдоль всего позвоночника. Его голос причинял ей гораздо больше боли, чем свирепая хватка, с которой он держал девушку за волосы. Непослушными пальцами она принялась расстегивать поясную пряжку.
– Rea-a-a-ally надеюсь, это зрелище того стоит… – злорадно начал Бесстрашный.
Но он не успел договорить: Октавио нанес ему удар в лицо. Послышался такой громкий хруст костей, что, похоже, переломались и пальцы одного, и челюсть другого. Сила удара швырнула обоих на землю. В тот же миг Октавио уселся на Бесстрашного и, не давая ему встать, начал молотить его кулаками. Волна черных волос полностью скрыла лицо юноши. Он словно с цепи сорвался, как и бушующая вокруг стихия.
Но чем сильнее он бил, тем громче хохотал Бесстрашный.
– Отлично, boy! Давай! Выпусти свою злость!
Офелия вскочила на ноги, но вмешаться не успела. Саблезубый тигр, до сего времени стоявший недвижно, как статуя, изогнулся и, словно пружину, выбросил вперед огромную лапу. От его удара Октавио отлетел в сторону и исчез в пыльной мгле. Офелия бросилась за ним. Скрючившись, тот лежал на земле, весь красный от пыли и крови. Пожар в его глазах потух. Октавио не получил серьезных ран, но удар оглушил его. Перекрывая ветер, Бесстрашный злорадно восклицал:
– Он rea-a-a-ally это сделал! Ах-ха-ха! Он переступил красную черту!
Офелия поспешно сняла серебряные крылышки с сапог, своих и Октавио, и сунула их в карман. Нужно было бежать, причем как можно тише. Скрытые вихрями пыли враги могли обнаружить их по малейшему звуку.
Девушка подставила Октавио плечо, но тут раздался выстрел. Он эхом прокатился по задымленному двору, отскакивая от фасадов домов. Офелии показалось, что ее не задело, однако кровь в жилах пульсировала с такой частотой, что она не могла ничего сказать с уверенностью.
– Кто стрелял?! – взревел Бесстрашный, оборвав смех. – Я же сказал: никакой самодеятельности!
Раздались протестующие голоса: его люди отрицали свою причастность к выстрелу. Офелия не понимала, что происходит, но решила воспользоваться ситуацией и потащила Октавио прочь, сама не зная куда. Еще не оправившись от шока, он с трудом передвигал ноги; она же едва различала дорогу.
Внезапный крик пригвоздил ее к месту: такого жуткого вопля она еще никогда не слышала.
Кричал Бесстрашный.
Его голос разорвал воздух, словно взрыв, заглушив вой ветра и взбаламутив потоки пыли. Офелия и Октавио зажали уши. Стены домов эхом отразили долгий, нескончаемый рев.
Затем все смолкло.
В тумане прямо перед ними темнела огромная махина. Это был саблезубый тигр. Прижав уши к голове, с вздыбившейся шерстью и округлившимися, словно две фары, глазами, он буквально вжался в землю.
Охваченный ужасом.
Споткнувшись, Офелия обнаружила под ногами распростертое на земле тело. Ее сердце бешено заколотилось, когда она узнала в нем Бесстрашного. Его искаженное лицо напоминало маску античной трагедии. Рот застыл в молчаливом крике. Вылезшие из орбит глаза смотрели в пустоту.
– Мертв, – прошептал Октавио.
– Убит, – уточнил голос у них за спиной.
Из грозовых вихрей, словно черный призрак, вынырнул профессор Вольф. Высокий гипсовый воротник, охватывавший шею от ключиц до подбородка, придавал его голове неподвижность, как у мертвеца, а от бородки сильно пахло паленым. На перевязи профессора висел старинный широкоствольный мушкет.
Вольф протянул Офелии ее пиджак – он подобрал его по дороге – и процедил сквозь зубы:
– Вы, оба, следуйте за мной. Тот, кто это сделал, может все еще находиться поблизости. Поверьте мне, вам лучше с ним не встречаться.
Датировка
Профессор вел их сквозь пелену пыли. Офелия то и дело теряла Вольфа из виду, и тогда приходилось ориентироваться по скрипу его башмаков. Она могла доверять только своим ушам. Посторонние шумы исчезли, крики, перекрывавшие ветер, смолкли. Что стало с людьми Бесстрашного? Они бежали? Или погибли?
А убийца? Он все еще здесь, прячется во дворе?
Чтобы не раскашляться, Офелия вцепилась зубами в рукав. Пыль проникала в горло, мешала дышать…
Внезапно Октавио остановился, и она врезалась ему в спину. Профессор подвел их к стене жилого дома.
– Поднимайтесь, – пробурчал он. – Живей.
Офелия увидела пожарную лестницу, ведущую на крышу. Ее разболтанные, покрытые мхом ступеньки скользили под ногами, затрудняя подъем. Но чем выше девушка поднималась, тем чище становился воздух. До последней ступени она добралась, совершенно обессилев, однако дышалось теперь легко. Она помогла подняться Октавио. Пыль, смешанная с кровью, сочившейся из брови и ноздри, залепила ему пол-лица, и он с трудом различал дорогу.
