– Мой шарф! Вы специально его искали?
Амбруаз кивнул, не отрывая взгляда от чашки.
– Мне показалось, miss, что он вам очень дорог. Пока вы проходили испытания в «Дружной Семье», я расспросил многих контролеров трамаэро. В конце концов я узнал, что ваш шарф отнесли в бюро находок. И подумал, что он наверняка сам не свой от горя, потому что потерял вас. Его характер… well… не склонный к сотрудничеству… заставил служителя поместить его под замок. Пришлось заплатить штраф, чтобы мне его выдали. Поверьте, я хотел отдать его вам, впрочем, как и вашу сумку.
Наконец-то Амбруаз поднял глаза на Офелию, а потом медленно перевел взгляд на отца.
– Но непредвиденные обстоятельства… Я предпочел спрятать ваши вещи – в ожидании нашей следующей встречи.
– О‑о! – недоуменно воскликнул Лазарус, по привычке расплываясь в улыбке. – Неужто эти непредвиденные обстоятельства – я, твой отец, Амбруаз? Мое возвращение домой?.. Я прекрасно видел, что в последние месяцы ты на себя не похож. Но я не мог предположить… Почему бы попросту не объяснить мне? Подожди, – с изумлением продолжил он, глядя то на Амбруаза, то на Офелию, – так кто, по-твоему, эта юная lady?
Офелия вскинула брови, а Торн нахмурился еще больше. Несколько минут в комнате царила тишина, нарушаемая только хором лягушек, который вместе с дурманящим ароматом кувшинок принес с улицы ночной ветерок.
– Та, кто вызывает крушение ковчегов, – жалобно выдохнул Амбруаз. – Тот Другой, о котором вы так часто говорили мне, отец.
Картинным жестом Лазарус оперся обеими руками на чайный столик, опрокинув сладости, кувшинчик со сливками и сахарницу. Резко подавшись вперед, он с нескрываемым любопытством уставился на Офелию поверх очков, словно хотел увидеть ее не только в розовом свете.
– Однако, – произнес он, – все это весьма и весьма интересно!
– Я не Другой! – запротестовала Офелия.
– Она не Другой, – глухо произнес Торн.
– Вы не Другой?! – удивленно воскликнул Амбруаз.
– Она не Другой, indeed, – уверенным тоном произнес Лазарус. – Она всего лишь та, кто его освободила. Но он оставил на ней свой неизгладимый отпечаток. И я глубоко сожалею, что сам! Этого! Не заметил! – проговорил он, подчеркивая каждый слог игривым шлепком по медной столешнице. – Значит, вы тоже аномальны.
И он обвел взглядом Офелию с головы до ног, словно перед ним находился бесценный археологический экспонат. Девушка не поняла, как ей это воспринимать – как комплимент или оскорбление? Побуждая Лазаруса держаться подальше от Офелии, Торн уперся железным концом трости ему в грудь. Порывистые движения изобретателя подвергали суровому испытанию его когти. Лазарус покорно откинулся назад и уселся поудобнее на своем пуфе, продолжая пожирать глазами Офелию.
– Я сам такой же! – гордо объявил он. – Вы когда-нибудь слышали о situs transversus
[46], юная lаdy? Этим термином медики называют такую аномалию, как моя. Она не столь бросается в глаза, как анатомия моего сына, – произнес он, похлопав по вывернутой руке Амбруаза, – но если бы вы могли видеть мои внутренние органы, то констатировали бы, что все они расположены зеркально по отношению к обычным. Мое сердце находится справа, печень слева, и так далее. Правда, я таким родился. А ваше нарушение симметрии произошло после того, как вы освободили Другого из зеркала, isn’t it?
[47]
Офелия благоразумно согласилась. Торн достал из кармашка часы, и они тотчас, нервно дернувшись, откинули крышку, чтобы напомнить им о времени. «Все это очень мило, – подумала Офелия, – но я по-прежнему не знаю, где моя сумка. А ведь после завершения церемонии в Мемориале Генеалогисты надеются получить книгу, которая сделает их равными Богу».
– Мы очень похожи! – с жаром воскликнул Лазарус. – Вы, я и мой сын – мы наделены особыми свойствами, которые делают нас троих extremely чуткими к… к некоторым вещам. Я не удивлен, что вы стали превосходной чтицей. Амбруаз обладает необыкновенной восприимчивостью, а я без ложной скромности могу утверждать, что моя проницательность позволяет мне считать себя настоящим визионером. Знаете ли вы, что в стародавние времена левшей преследовали? – ни с того ни с сего спросил он. – Их называли словом sinister, первоначально означавшим «левосторонние»; впоследствии слово это стало означать «несчастливый», а затем слилось со словом «ужасный». А все оттого, что они – как и мы с вами! – по-другому воспринимали окружающий мир. К счастью, сегодня левшей уже не преследуют. Вы наверняка удивитесь, юная lаdy, узнав, что здесь, на Вавилоне, есть специальный институт, который занимается именно такими случаями, как наш.
– И называется он Наблюдательным центром девиаций! – воскликнула в мгновенном озарении Офелия.
– О, вы в курсе?
– Однажды я побывала в нем. У них даже есть моя медицинская карта. Точнее, карта курсанта Евлалии. Они считают меня интересной.
– Of course! Вы действительно интересны!
Лазарус говорил с таким жаром, что его длинные серебристые волосы, которые он успел собрать в хвост, снова рассыпались по плечам. Он смотрел на Офелию так, словно боролся с неудержимым желанием пригласить ее на тур вальса.
– Мы, кажется, отклонились от темы? – спросил Торн, когда крышка его часов, еще раз властно напомнив о времени, с шумом захлопнулась.
– Напротив, мы, in fact, подошли к самой сути нашей проблемы, – ответил Лазарус. – Прежде всего, я уверен, что вы хотите знать, донесу ли я на вас двоих Богу. Моя честность в отношениях с Ним обязывает меня немедленно отправить Ему телеграмму, но я начинаю думать, что в этом, возможно, нет необходимости.
– Отец… осторожно… – робко подал голос Амбруаз.
Лазарус увлекся, не заметив, что при упоминании Бога все роботы в комнате побросали метелки и направились к ним.
– Good Lords! – возопил Лазарус. – Эй, boys, вернитесь к работе! Это не лучшее мое изобретение, – произнес он с преувеличенно печальным вздохом, глядя, как роботы возвращаются на прежние места. – Но это единственный способ сделать так, чтобы некоторые тайны не выходили за пределы моего дома. Как я вам уже говорил, – продолжал он, растягивая улыбку едва ли не до ушей, – я не обязан выдавать вас Ему. Его первостепенная задача, а соответственно, и моя, – найти Другого. А вы, юная lаdy, связаны с Другим, и рано или поздно ваши пути пересекутся. Если, разумеется, вас никто не будет держать на привязи.
Гнев затемнил очки Офелии, и, чтобы скрыть его, она перевела взгляд на шерстяные кольца шарфа. Лазарус говорил об ее общей с Другим судьбе так, словно речь шла о непреложных фактах. Но сама Офелия плохо помнила ту ночь, когда освободила Другого из зеркала. Иногда ей даже казалось, что она все это видела во сне. А Лазарус, старый безумец, заставлял их терять драгоценное время, разглагольствуя о том, чего, возможно, никогда не случалось и не случится.
