Некоторое время спустя я протянула руку к тумбочке, где рядом с радиочасами валялась какая-то затрепанная книженция. Не представляю, сколько раз ее надо было прочитать, чтобы довести до такого состояния, и зачем это могло кому-то понадобиться. Она выглядела так, как будто ее переехал школьный автобус, но предварительно кто-то принял с ней ванну. На обложке значилось, что это стихи Райнера Марии Рильке, и не просто стихи, а перевод с немецкого. Это не показалось мне слишком захватывающим, и вообще, я всегда считала, что стихи придумали для того, чтобы пытать ими грешников на нижних кругах ада, но больше все равно делать было нечего, поэтому я взяла книгу и открыла ее.
Она раскрылась на странице с загнутым уголком и сделанными синими чернилами пометками на полях. Несколько строк были подчеркнуты.
…Ах! В ком нуждаться мы смеем?
Нет, не в ангелах, но и не в людях,
И уже замечают смышленые звери подчас,
Что нам вовсе не так уж уютно
В мире значений и знаков.
Рядом чьим-то неразборчивым почерком было подписано: «findigen — смышленый, gedeuteten — истолкованный?» и еще какие-то отрывочные пометки на немецком. Я поднесла книгу поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть крошечную запись в уголке, и до меня вдруг дошло, что книга, должно быть, принадлежала Сэму: от нее пахло домом Бека. На меня нахлынули воспоминания: вот Джек лежит в постели, вот он на моих глазах превращается в волка, вот он умирает.
Мой взгляд снова упал на страницу.
Ночь, когда ветер вселенной
Гложет нам лица…
[7]
Не могу сказать, чтобы я внезапно воспылала страстью к поэзии. Я вернула томик на тумбочку и опустила голову на подушку. Должно быть, когда Сэм прокрадывался в эту комнату, он спал на этой стороне, потому что я уловила знакомый запах. Какую дерзость надо иметь, чтобы ночь за ночью приходить сюда только ради того, чтобы быть с Грейс! Я представила их с Грейс здесь, в этой постели. Я видела, как они целовались, как Сэм обвивал ее за талию обеими руками, когда думал, что их никто не видит, и как преображалось обычно строгое лицо Грейс. Нетрудно было представить, как они лежат, прижавшись друг к другу, и целуются. Как их дыхание сливается воедино, а губы одного жадно ищут шею, плечи, кончики пальцев другого. Внезапно меня охватила тоска, тоска по чему-то такому, чего я сама была лишена и чему не знала названия. Мне вспомнились руки Коула на моих ключицах, его жаркое дыхание на моих губах, и я вдруг поняла, что завтра позвоню ему или разыщу, если получится.
Я снова приподнялась на локтях, пытаясь отвлечься от мыслей о его ладонях на моих бедрах и запахе Сэма, исходившем от подушки, и произнесла:
— Интересно, что сейчас делает Сэм.
Грейс придерживала страницу двумя пальцами; брови у нее были задумчиво сведены; услышав мои слова, она перестала хмуриться, и ее лицо приняло какое-то неуверенное выражение. И кто только тянул меня за язык!
Грейс осторожно опустила страницу и разгладила ее, потом прижала пальцы к горящей щеке и точно таким же движением разгладила кожу.
— Он сказал, что вечером попытается позвонить, — произнесла она наконец.
Она продолжала смотреть на меня все с тем же неуверенным выражением, и я добавила:
— Мне просто интересно, кто-нибудь из волков уже превратился в людей и пришел к нему? Я тут на одного из них наткнулась.
Это утверждение было настолько близко к правде, что мне практически не пришлось кривить душой.
Лицо Грейс прояснилось.
— Я знаю. Сэм говорил. Ты в самом деле на него наткнулась?
Вот черт. Пришлось рассказывать.
— Я отвезла его в дом Бека как раз в ту ночь, когда ты ездила в больницу.
Глаза у нее расширились, но она не успела задать ни единого вопроса, потому что затренькал дверной звонок — громко, настойчиво и на разные лады.
— Пицца! — преувеличенно весело крикнула из коридора мать Грейс, и больше мы с Грейс ни о чем не говорили.
ГРЕЙС
Принесли пиццу, и Изабел даже выдала кусочек маме, чего я на ее месте делать бы не стала. Мама поднялась к себе в студию, чтобы мы могли расположиться в гостиной. Небо за стеклянной дверью на террасу успело почернеть настолько, что невозможно было сказать, полночь на дворе или семь вечера. Я уселась на одном краю дивана с одиноким куском пиццы на тарелке, Изабел с двумя — на другом. Бумажной салфеткой она аккуратно промокнула со своей пиццы лишний жир, стараясь не задеть грибы. По телевизору показывали «Красотку»; на экране героиня Джулии Робертс опустошала магазины, в которых Изабел выглядела бы как своя. Коробка с пиццей стояла на кофейном столике перед телевизором. Начинки была целая гора.
— Ешь, Грейс.
Изабел протянула мне рулон бумажных полотенец.
Я посмотрела на пиццу и попыталась убедить себя в том, что это еда. Просто поразительно, как быстро одному-единственному куску пиццы с сыром и грибами, истекающему жирным соком и опутанному нитями расплавленной моцареллы, удалось то, чего не смогла сделать прогулка по лесу, — заставить меня почувствовать себя совершенно больной. От одного взгляда на тарелку меня замутило, но это была не обычная тошнота. Это было то же самое, что терзало меня раньше, — лихорадка, которая не была лихорадкой. Болезнь, представлявшая собой нечто более серьезное, нежели просто головная боль и колики в животе. Болезнь, которая каким-то образом стала мной.
Изабел посмотрела на меня, и я поняла, что расспросов не избежать. Но мне не хотелось даже раскрывать рот. То смутное и бесформенное, что заявило о себе в лесу, пожирало меня изнутри. Я боялась того, что могу сказать, если заговорю.
Я чувствовала себя намного более уязвимой, чем в лесу, в окружении волков. Мне хотелось, чтобы Изабел куда-нибудь делась. И мама тоже. Мне нужен был Сэм.
ИЗАБЕЛ
Грейс вдруг посерела. Она смотрела на свою пиццу с таким видом, как будто боялась, что та ее укусит, потом наконец выдавила, держась за живот:
— Я сейчас.
Она с заторможенным видом сползла с дивана и двинулась в кухню. Когда она вернулась с еще одной банкой имбирного эля и пригоршней таблеток, я спросила:
— Тебе опять нехорошо?
Я немного приглушила звук у телевизора, хотя там как раз шла моя любимая сцена.
Грейс разом ссыпала все таблетки в рот и запила большим глотком лимонада.
— Немного. Когда болеешь, вечером всегда чувствуешь себя хуже, так ведь? Я про это читала.
Я посмотрела на нее. Похоже, она все понимала. Похоже, она думала о том же, о чем и я, но произносить это вслух мне не хотелось. Поэтому я спросила:
— Что сказали в больнице?
