Когда он ответил, в его голосе не было смущения, это было очень непривычно и трогательно. Я начинала понимать, что музыка была единственной кожей, в которой он чувствовал себя по-настоящему непринужденно.
— Одну новую песню. Да, новую. Ну, пожалуй.
Я выехала на шоссе; в это время дня на дороге было пустынно, и мы могли выбирать любую полосу.
— Она была новорожденная?
— Да, новорожденная. Вернее даже, зародыш. У нее, наверное, даже лапок еще нет. Погоди, я, похоже, перепутал человеческих младенцев с головастиками.
Я напрягла память, пытаясь сообразить, какая часть тела первой развивается у человеческих младенцев, но так ничего и не вспомнила, поэтому просто поинтересовалась:
— Обо мне?
— Они все о тебе, — отозвался Сэм.
— Я, если что, не в претензии.
— Ты-то да. Ты просто скользишь по жизни, оставаясь сама собой, а вот мне приходится бежать со всех ног, чтобы угнаться за переменами в тебе в творческом смысле. Ты не из тех, кого можно назвать неподвижной мишенью.
Я нахмурилась. А я-то считала себя до омерзения постоянной.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты сейчас здесь. — Свободной рукой Сэм указал на вытертое сиденье. — Ты не смирилась с домашним арестом, а добилась того, чтобы быть со мной. Такому посвящают целые альбомы.
Он даже половины всего не знал. На меня нахлынуло сложное чувство, состоявшее из угрызений совести, жалости к себе, неуверенности и нервозности, тесно переплетенных друг с другом. Я не знала, что хуже: умолчать о том, что я до сих пор под домашним арестом и что со мной творится что-то очень нехорошее, или рассказать ему. В одном я не сомневалась: не рассказать я не смогу. Но мне не хотелось портить ему этот день, его единственный идеальный день рождения. Может, вечером. Или завтра.
Все оказалось сложнее, чем я думала. Я все равно не понимала, где тут материал для альбома, хотя мне приятно было думать, что я на самом деле совершила что-то, настолько поразившее Сэма, который знал меня куда лучше, чем я сама. Поэтому я слегка изменила тему.
— А как ты свой альбом назовешь?
— Ну, сегодня никакого альбома не будет. Будет демозапись.
Я махнула рукой.
— Когда ты запишешь альбом, как он будет называться?
— Одноименный, — отозвался Сэм.
— Терпеть не могу такое.
— «Сломанные игрушки».
Я покачала головой.
— Это больше похоже на название группы.
Он легонько ущипнул меня за шею, так что я ойкнула.
— «Угнаться за Грейс».
— Пожалуйста, только без моего имени, — отрезала я.
— Тебе просто не угодишь. «Бумажные воспоминания»?
Я задумалась.
— Почему «Бумажные»? А, журавлики! Странно, что я ничего не знала о куче журавликов в твоей комнате.
— С тех пор как я встретил тебя в своем человеческом обличье, я перестал их делать, — напомнил мне Сэм. — Последнего сложил позапрошлым летом. Все те, что были сделаны после этого, хранятся в лавке или у тебя в комнате. А дома у меня что-то вроде музея.
— Теперь нет.
Я покосилась на него. В утреннем свете он казался по-зимнему бледным. Я перестроилась в другой ряд просто ради того, чтобы перестроиться.
— Верно, — согласился Сэм. Он убрал руку у меня из-за головы и принялся водить пальцами по пластиковой решетке вентиляционного отверстия на приборной панели. Потом спросил, не глядя на меня: — Как ты думаешь, за кем твои родители видят тебя замужем? За кем-то получше, чем я?
— Кому какая разница, что они там видят? — фыркнула я, и тут до меня запоздало дошел смысл сказанного.
Что на это ответить, я не знала. И не понимала, серьезно он об этом спросил или нет. Он ведь не спросил, выйду ли я за него замуж. Это было не одно и то же. Я затруднялась определить, какое чувство у меня это вызвало.
Сэм сглотнул и принялся щелкать ползунком на решетке.
— Я все думаю, как сложилась бы твоя жизнь, если бы мы не встретились. Если бы ты закончила школу, получила стипендию и уехала в какой-нибудь крутой университет, или куда там берут математических гениев. И там познакомилась бы с каким-нибудь обаятельным и успешным мегамозгом.
Из всех черт характера Сэма, которые ставили меня в тупик, самое большее недоумение вызывали эти внезапные приступы самоуничижения. Впрочем, мне не раз приходилось быть свидетелем тому, как папа выводил маму из приступов хандры, сценарии которых очень походили на те, что я видела у Сэма. Наверное, это были издержки творческой личности.
— Не говори глупостей, — сказала я ему. — Я же не извожу себя мыслями, как бы все сложилось, если бы ты тогда вытащил из сугроба какую-нибудь другую девочку.
— Правда? Это радует. — Он включил печку на полную мощность и прижал запястья к вентиляционным отверстиям. Солнце уже припекало сквозь лобовое стекло, но Сэм был прямо как кот — для него тепла никогда не бывало слишком много. — Трудно свыкнуться с мыслью, что я навсегда останусь человеком. Думаю, мне стоит подыскать себе какую-нибудь другую работу.
— Другую? Не в книжном магазине?
— Я не знаю точно, как организовано финансирование нашего дома. Какие-то деньги лежат в банке, на них капают проценты, а время от времени на счет поступают дополнительные платежи из какого-то фонда. Все счета оплачиваются из этих денег, но никаких подробностей я не знаю. Мне не хотелось бы спустить эти деньги, поэтому…
— А почему бы тебе не поговорить с кем-нибудь в банке? Они наверняка смогут поднять договор и все тебе объяснить.
— Я не хочу ни с кем разговаривать, пока не буду уверен, что Бе…
Сэм умолк. Это была не короткая запинка, а молчание, которое красноречивее точки. Он отвернулся и стал смотреть в окно.
Только через минуту до меня дошло, что он хотел сказать. Бек. Он не хочет ни с кем разговаривать, пока не будет уверен, что Бек никогда больше не превратится обратно в человека. Прижатые к приборной панели кончики пальцев у Сэма побелели, он весь как-то нахохлился.
— Сэм, — позвала я, искоса глядя на него, чтобы не отрывать глаз от дороги. — Что с тобой?
Сэм положил руки на колени, накрыв один кулак другим.
— Зачем ему понадобилось инициировать новых волков, Грейс? — спросил он наконец. — Все сразу стало настолько сложнее. Мы ведь справлялись.
— Он не мог знать про тебя, — сказала я, снова косясь на него. Он медленно водил пальцем по переносице. — Он думал, что…
Теперь я не смогла произнести вслух то, что собиралась: «Это был твой последний год».
— Но Коул… Я не представляю, что с ним делать, — признался Сэм. — У меня такое чувство, что я не понимаю о нем чего-то, что должен понимать. Видела бы ты его глаза, Грейс! Ох, там с одного взгляда ясно, что с ним что-то неладно. Какой-то внутренний надлом. А кроме него их еще двое, да еще Оливия, а я хочу, чтобы ты поехала в колледж, но мне нужно… кто-то должен… не знаю, чего от меня ждут, но это такая ответственность. Я не знаю, чего именно хотел от меня Бек и чего я жду от себя сам. Я просто…
