Калперер покачал головой и двинулся к водительской двери.
— Разумеется. Удачи ему в поисках правды. Чтобы склонить судью на свою сторону, нужно жить в Мерси-Фоллз побольше, чем шесть месяцев в году.
У меня руки чесались ему врезать. До смерти хотелось стереть эту самодовольную улыбочку с его физиономии.
Вряд ли мне удалось бы сдержаться.
Я почувствовал чье-то прикосновение, опустил глаза и увидел пальцы Грейс, сжавшие мое запястье. Она вскинула на меня глаза и прикусила губу. Судя по ее выражению и позе, ей тоже очень хотелось сделать из него отбивную, именно это меня и остановило.
— Уберите с дороги эту падаль, если не хотите, чтобы я его переехал, — бросил Калперер, закрывая водительскую дверцу, и мы как по команде бросились оттаскивать труп Виктора к обочине, пока джип не дал задний ход.
Давным-давно я не чувствовал себя таким маленьким, абсолютно беспомощным против взрослого.
Как только голубой джип скрылся из виду, Грейс сказала:
— Он уехал. Вот скотина.
Я упал на колени рядом с волком и обхватил его морду руками. Глаза Виктора смотрели на меня, тусклые и безжизненные, с каждым мгновением становясь все меньше и меньше похожими на человеческие.
И тогда я сказал то, что должен был сказать давным-давно:
— Прости, Виктор. Я так виноват перед тобой. Я говорил это последнему погубленному мной человеку.
44
СЭМ
По-моему, могил для одного года я вырыл уже многовато.
Мы с Коулом принесли из гаража лопату и принялись по очереди долбить подмерзшую землю. Я не знал, что ему сказать. На языке крутились десятки слов, которые предназначались для Тома Калперера, но, когда я попытался найти что-нибудь подходящее для Коула, ничего не вышло.
Я хотел, чтобы Грейс подождала в доме, но она уперлась. Она смотрела на нас из-за деревьев, скрестив на груди руки, и глаза у нее были красные.
Я выбрал этот поросший редким лесом пригорок, потому что летом здесь было очень красиво; в дождь листва вздрагивала, открывая взгляду глянцевитую белую изнанку, волнующуюся на ветру. Впрочем, мне никогда еще не удавалось побывать здесь в человеческом обличье в эту пору года, а оно тоже того стоило. Пока мы копали, вечер преобразил лес, на землю легли полосы теплого солнечного света, все прочертили длинные синеватые тени. Сцена походила на картину, сплошь покрытую мазками желтого и индиго, творение импрессиониста, изображающее трех подростков на вечернем погребении.
Коул вновь претерпел преображение. Когда я отдавал ему лопату, мы переглянулись, и впервые с момента нашего знакомства в его глазах я не заметил пустоты. Когда наши глаза встретились, я увидел боль и вину… и Коула.
Наконец-то Коула.
Тело Виктора лежало в нескольких шагах от нас, прикрытое простыней. Пока я копал, в голове сами собой сложились стихи.
Ты плывешь к безвестному острову,
бесприютный и заблудившийся.
Ты шагаешь по дну морскому
глубоко-глубоко под нами.
Грейс поймала мой взгляд, как будто поняла, чем я занят. Эти стихи были и про нее тоже, и я заставил себя не думать о них. Я копал, а потом ждал своей очереди копать. Я не хотел думать больше ни о чем, пока солнце медленно клонилось к горизонту.
Когда могила была выкопана, мы оба заколебались. Со своего места я видел брюхо Виктора и рану, через которую ушла его жизнь. В конце концов он все-таки умер зверем.
Калперер вполне мог вытащить из багажника своего джипа тело Бека или Пола. А в прошлом году — и меня самого. Это был почти я.
ГРЕЙС
Коул не сможет это сделать.
Когда могила наконец была выкопана и они с Сэмом стояли на ее краю и смотрели на распростертое рядом с ямой тело, я поняла, что Коул не сможет это сделать. Он стоял, судорожно дыша, так что с каждым выдохом его пошатывало, и я видела, что все его самообладание — напускное.
Я представляла себя на его месте.
— Коул, — сказала я, и они с Сэмом как по команде повернулись ко мне.
Им пришлось опустить головы, потому что силы стоять у меня давным-давно кончились. Со своего места на куче холодной мертвой листвы я махнула в сторону Виктора.
— Может, ты что-нибудь ему скажешь? Ну, Виктору.
Сэм изумленно захлопал глазами. Наверное, он забыл, что мне однажды пришлось говорить ему «прощай». Я знала, каково это.
Не глядя на нас, Коул прижал кулак ко лбу и сглотнул.
— Я не могу….
Он умолк, потому что у него дрожал голос. Я увидела, как дернулся у него кадык.
Ему было еще сложнее из-за нас. Приходилось подавлять боль и слезы.
Сэм быстро все понял и предложил:
— Мы можем отойти, если ты хочешь побыть один.
— Не уходите, пожалуйста, — прошептал Коул.
Глаза у него были сухие, но с моего собственного подбородка капнула слеза, холодная по сравнению с разгоряченной кожей.
Сэм долго ждал, когда Коул заговорит, но тот все молчал, и Сэм принялся нараспев читать стихотворение, сухо и негромко:
Ко всему, что живет и звучит, смерть приходит
во тьме,
как ботинок пустой, словно платье, лишенное
тела…
[10]
Коул замер. Не шевелился. Не дышал. Так замирают, когда полностью погружаются в свои переживания.
Сэм шагнул к Коулу и нерешительно положил руку ему на плечо.
— Это не Виктор. Это то, что Виктор носил. Теперь это ему не нужно.
Оба взглянули на труп волка, маленький, неподвижный и какой-то жалкий.
Коул опустился на землю.
КОУЛ
Мне нужно было заглянуть ему в глаза.
Я откинул простыню, чтобы ничего не загораживало Виктора от меня. Карие глаза были пустыми и смотрели куда-то вдаль, тень его настоящих глаз.
Холод сотрясал мои плечи, предвестник того, что должно было произойти, но я усилием воли отодвинул это ощущение. Я посмотрел в глаза Виктора и попытался представить, что вокруг них нет волчьей морды.
Мне вспомнился день, когда я спросил Виктора, не хочет ли он сколотить вместе со мной группу. Мы сидели у него в комнате, четверть которой занимала кровать, а оставшиеся три четверти — ударная установка, и он выстукивал какое-то соло. В маленькой комнатке было такое зверское эхо, что казалось, там не один, а три барабанщика. На стенах подрагивали постеры в рамках, будильник мелкими прыжками подбирался к краю прикроватной тумбочки. Глаза у Виктора горели маниакальным огнем, и каждый раз, ударяя в большой барабан, он строил мне безумную гримасу.
