По мнению Рампини, осталось только, чтобы Билл Гейтс или Марк Цукерберг купил New York Times. Хотя сбыться этому не суждено, уже ясно, что цифровой мир вновь открывает для себя бумагу. Что за этим стоит: коммерческая выгода, политическая спекуляция, желание сохранить за прессой статус оплота демократии? Я еще не готов вынести свое суждение. Но как интересно наблюдать за очередным ниспровержением пророчеств. Может, Мао и ошибался: присмотритесь повнимательнее к бумажным тиграм.
Четвертый Рим
Падение Четвертого Рима
В середине третьего тысячелетия edwardgib- bon@history.uk написал свою знаменитую «Историю упадка и разрушения Западных империй», повествующую о закате Четвертого Рима XX века, грандиозной системы, состоящей из огромной центральной империи и прилегающих союзных царств
[579]. В качестве сильной стороны этой работы отметим хороший слог; недостатком является то, что автор попытался (слишком механически) осмыслить падение Четвертого Рима, используя выражения, в которых его предшественники толковали и описывали падение первой Римской империи.
Например, Четвертый Рим гордился тем, что одержал победу над Третьим Римом Сарматов, но – по-новому и оригинально толкуя призыв parcere subiectis et debellare superbos
[580] – не разместил там свои легионы, наоборот, способствовал развитию свободной мафии в условиях свободного рынка. Первый Рим пал, поскольку был вверен войскам наемников, не готовых умереть в сражениях против варваров; Четвертый Рим выработал модель войны, на которой не погиб ни один из его наемников и, на первый взгляд, не был убит ни один варвар. Таким образом, трагедия Четвертого Рима началась с того, что империя, не проигрывая больше войн, их не выигрывала. Поскольку войны (которые, по определению, заканчиваются, когда одна из сторон побеждает) в этом случае не могли никогда закончиться, Четвертый Рим больше не мог учредить свой pax
[581].
В Первом Риме утверждались на императорском престоле посредством дворцовых переворотов, когда диктатор возвышался, с жестокостью устраняя своих соперников. В Четвертом Риме, наоборот, династический кризис наступал, когда на императорском престоле демократически утверждались одновременно два императора, и никто не мог сказать, кто же из них законный. Династическая борьба переместилась даже в самые отдаленные из вассальных территорий, но борьба эта состояла не в том, как захватить власть, а в том, как потерять ее. Обычно в борьбе за власть действуют две группировки, каждая из которых стремится к максимальной внутренней сплоченности, одновременно ставя своей задачей внести разлад и смятение в ряды противника. В вассальных же царствах Четвертого Рима возникли драматические тупиковые ситуации, когда группировки не враждовали между собой, но каждая была озабочена собственной внутренней борьбой. Поэтому побеждала та фракция, чьи противники (более искусные) первыми уничтожали сами себя.
edwardgibbon@history.uk правильно назвал исторический период, которым он занимался, новой эпохой упадка. Если в первый период упадка опасность представляли «варварские орды» на границах империи (это были большие белые варвары, как пел Поэт), то во второй империя дрогнула под мирным нашествием варваров маленьких цветных. В обоих случаях империя реагировала, слагая (как сказал тот же Поэт) «безразличные акростихи»
[582]. Общедоступный эротизм изменил прежние нравы: процессии юных дев, весьма лаконично одетых, привносили веселье в крупные общественные события, а облеченные властью мужи появлялись на публике, обнимая пышногрудых гетер и распевая гимны радости и удовольствию. Народ хотел зрелищ и с удовольствием наблюдал, как молодые люди, закрытые на несколько месяцев в одной комнате, пожирают друг друга. Кризис затронул даже религию предков: вместо того чтобы заниматься важными богословскими вопросами, лежащими в основе их веры, верующие практиковали магические культы, поклоняясь говорящим и плачущим идолам, слушая оракулов, смешивая традиционные ритуалы и оргиастические обряды.
Настоящий Великий коммуникатор?
Когда выйдет эта «картонка», вероятно, утихнет обсуждение заявления, сделанного председателем Совета министров на официальной международной встрече, о его пресловутых семейных проблемах, и должен сказать, что пресса всех оттенков повела себя в этой связи с образцовой сдержанностью, отмечая и комментируя событие в первый день, но избегая погружать нож в рану
[583]. Однако возвращаюсь я к этому теперь не потому, что плохо воспитан, а потому, что данный эпизод должен на ближайшие годы стать предметом обсуждения в курсе по теории коммуникации, а право на научное познание суверенно.
Итак, я надеюсь, что за прошедшие почти две недели все забыли о том, как, принимая премьер-министра иностранного государства, наш премьер-министр сделал несколько заявлений, которые касались предполагаемых (в смысле – по слухам, то есть, по сути, это сплетни) отношений между его собственной женой и одним господином, сказав о своей жене «бедная женщина». Газеты тут же ухватились за этот эпизод, который, судя по их сообщениям, можно трактовать по-разному. Интерпретация первая: поскольку наш премьер рассержен, он дал волю инвективе личного характера в общественном месте. Вторая: Великий коммуникатор, коим является наш председатель Совета министров, сообщив, что гуляют слухи на довольно пикантную тему, превратил все в шутку, что позволило немедленно закрыть вопрос, лишив его остроты.
Ясно, что в первом случае «бедная женщина» звучит оскорбительно для жены, в то время как во втором случае – оскорбительно для предполагаемого третьего лишнего (имелось в виду: «вот бедняжка!», все так думают, но, очевидно же, это не так, поскольку я над этим подшучиваю). Если первая интерпретация, которую я бы хотел исключить, верна, случай относится больше к компетенции психиатра, чем политолога. Рассмотрим тогда вторую. Именно она должна стать темой для обсуждения не только на семинарах по социальным наукам, но и на семинарах по истории.
