Очевидно, этот способ, поскольку его используют по крайней мере лет двадцать, работает. А с другой стороны, эти инсинуации будят худшие инстинкты в обывателе, который, если его оштрафовали за то, что он припарковался в третьем ряду, жалуется на ненормального полицейского, который выписал штраф, движимый чувством зависти к владельцу BMW, как это обычно бывает с коммунистами. В любом процессе все чувствуют себя персонажем K. у Кафки, невиновными перед лицом непостижимо параноидального правосудия.
Так вот, как я уже говорил восемнадцать лет назад, помните: в следующий раз, когда вас схватят с поличным в тот самый момент, когда вы даете взятку полицейскому, который застукал вас в то время, как вы топором проламывали череп вашей бабушки, не спешите смывать следы крови или выдумывать алиби, что именно в это время у вас была назначена встреча с кардиналом. Достаточно доказать, что тот, кто вас поймал на взятке (или с топором в руках), десять лет назад не заявил в налоговой декларации о рождественском куличе, полученном в подарок от такой-то компании (а еще лучше, если с генеральным директором компании-дарителя его, как подозревают, связывает давняя и нежная дружба).
Сын мой, все это будет твоим
Пока я писал эту «картонку» (прошу прощения, если тем временем кто-то передумал, сейчас это происходит сплошь и рядом), Марина Берлускони решительно заявила, что не намерена перенимать политическое наследство отца и считает разумным оставаться в бизнесе, вероятно руководствуясь известной миланской поговоркой о том, что сапоги должен тачать сапожник, пироги печь пирожник, а не наоборот.
Однако если Марина отказывается, ничто не запрещает Берлускони поискать другого члена семьи для упрочения династии. Наследников у него хватает – сыновья и дочери и, вероятно, двоюродные братья, а поскольку от этого человека всего можно ожидать, не исключено, что он введет в игру Веронику Ларио, ведь у каждого Перона есть своя Эвита. А если не госпожа Ларио, почему бы не подумать о приемном наследнике, им могли бы стать, к примеру, Николь Минетти, Руби или кто-то еще из его девиц?
Бесполезно возражать, что при демократии нет династий, что это прерогатива монархии, что они существовали у римских императоров, если только на сцену не выходили преторианцы, смешивая все карты, и существуют у северокорейских диктаторов. Нет, династии бывают и при демократии, примером тому переход власти от Ле Пена – отца к дочери. Можно вспомнить и Кеннеди (там наследование было предотвращено рукой убийцы, убравшего Боба), и двух Бушей, и не исключено, что подобное случится с госпожой Клинтон.
Да, в Америке президент не может передать власть братьям, женам или детям по личному почину. Нужно ждать всенародного голосования, которое узаконит возвращение президента из той же семьи, то есть власть не передается, как эстафетная палочка, должно пройти какое-то время. Однако, безусловно, в этих возвращениях знакомой фамилии в политическую жизнь заложено чувство династии, глубокое убеждение, что порода всегда скажется.
Когда мы говорим о передаче дел от одного Берлускони к другому, в этом есть нечто большее, чем чувство династии и отношение к «породе». Берлускони считает, что нормально и даже законно передать бразды правления преемнику, потому что видит себя хозяином политической партии. Он уверен, что можно передавать власть по наследству, потому что капитал принадлежит ему, и он ведет себя как великие промышленные магнаты, для которых компания была фамильным достоянием и которые считали своим долгом передать ее потомкам по наследству. Возьмем показательный случай семьи Аньелли: дедушка Джованни передает руководство компанией FIAT внуку Джанни (Валетта выступает этаким кардиналом Мазарини, пока наследник не достигнет подходящего возраста), и после смерти Джанни за неимением прямых потомков рода Аньелли по мужской линии президентом концерна становится племянник, который носит другую фамилию, но в жилах которого течет та же кровь
[651]. Вспомните богатого американского землевладельца, который (в разных фильмах) показывает своему отпрыску необъятные луга и тучные стада и произносит: «Сын мой, однажды все это будет твоим».
Разве нормально, что партия является семейным капиталом, как металлургический завод или кондитерский цех? Кстати, такая мысль никогда не приходила в голову даже Муссолини (тем не менее партия была действительно его, и с его исчезновением исчезла и партия), но вы можете себе представить, что Альчиде Де Гаспери захотел бы передать дочери Христианско-демократическую партию, Беттино Кракси оставил бы Социалистическую партию в наследство своим детям, Бобо или Стефании, Энрико Берлингуэр решил бы передать божьей милостью руководство ИКП по старшинству дочери Бьянке и так далее? Нет, потому что они не создавали партий, не финансировали их, отчитывались перед различными комитетами, их избравшими, то есть не относились к власти как к собственности, передаваемой по наследству.
Принять решение о передаче власти наследнику – значит четко понимать, что партию создал Вождь, что она не выживет без имени Вождя, что Вождь ее финансирует и что все остальные члены партии – не избиратели Вождя, а его подчиненные. Если партия находится в частной собственности, монарх имеет полное право на собственного дофина.
Власть и левые
Меня при этом не было, но я слышал рассказ человека, которому вполне можно доверять. Итак, в 1996 году Проди только что выиграл выборы, впервые к власти пришли левые
[652]. Представляю себе ликование на Пьяцца дель Пополо, ошалевшая толпа. И вот когда Д’Алема направлялся к сцене, одна женщина схватила его за руку с криком: «Товарищ Массимо, теперь-то мы создадим сильную оппозицию!»
Конец истории, но не проклятия, признаком которого она была. Эта активистка поняла то, что ее партия победила, но не то, что партия теперь обязана войти в правительство. Для нее непостижимо, что партия должна говорить «да» на многое, потому что эту партию она всегда представляла себе как силу героическую и несгибаемую, которая всегда говорила «нет».
В этом трагедия истории европейского левого движения: более чем полтораста лет оно было оппозиционной силой; революционной, да, но мучительно и долго ожидавшей, когда же вспыхнет революция (кстати, в России и Китае, где революция свершилась, левые были у руля, а не в оппозиции, но постепенно стали силой консервативной).
