Из чего можно было бы заключить, что слухи о заговоре Буша против башен-близнецов распространяет сам Буш. Но мы не до такой степени конспирологи.
О массмедиа
Радиовещательный гипноз
В одной из прошлых «картонок» я рассказывал о том, что чувствовал мальчик, который, прильнув вечерами во время войны к радиоприемнику, слушал песни или сообщения, передаваемые «Радио Лондона» партизанам. Все это запечатлелось в моей памяти и остается там ярким и волшебным воспоминанием. Сохранит ли современный подросток столь же глубокие воспоминания о новостях, посвященных войне в Персидском заливе или событиям в Косово?
Я задал себе этот вопрос на прошлой неделе, когда на фестивале Prix Italia
[208] мы слушали отрывки из радиопередач последних семидесяти лет. Ответ нашелся в знаменитой теории Маршалла Маклюэна
[209] (у которой, кстати, есть много предшественников, писавших о радио, от Брехта до Беньямина, от Башляра до Арнхейма
[210]) о горячих и холодных средствах коммуникации. Горячее средство коммуникации затрагивает одно-единственное чувство и не оставляет пространства для взаимодействия: оно обладает гипнотической силой. Холодное средство коммуникации воздействует на различные каналы восприятия, но фрагментарно, оно вовлекает тебя в работу, заставляет достраивать, соединять, перерабатывать полученное. Так, по Маклюэну горячими являются публичная лекция и кино: ты просто сидишь и пассивно воспринимаешь, а холодными – теледебаты или вечернее телешоу. К горячим относится высококачественная фотография, к холодным – комиксы, схематично представляющие историю.
Когда в эфир стали выходить первые радиоспектакли, публике предлагалось слушать их в темноте. Я хорошо помню те вечера, когда шла еженедельная радиопостановка: свет в комнате был приглушен, отец сидел в кресле, прильнув к радиоприемнику, и слушал его два часа в абсолютной тишине. Я устраивался у него на коленях, и, хоть я мало что понимал в действии пьесы, это составляло определенный ритуал. Вот какова была сила радио.
Адорно
[211] одним из первых высказал сожаление, что, слишком широко распространившаяся посредством радио, музыка лишилась своей, можно сказать, литургической функции и стала просто товаром. Но Адорно размышлял над тем, как портится вкус меломана, а не над тем, как музыка может повлиять на подростка. Я помню, с какой страстью я впитывал звуки, когда благодаря радио открыл для себя классическую музыку и, следуя советам журнала Radiocorriere, настраивался на те минуты, очень короткие, когда передавали польку Шопена или одну часть симфонии.
Осталось ли радио прежним и будет ли оно таким завтра? Радио все больше становится фоновым шумом, спектакли идут по телевизору, музыка скачивается из интернета. Радио утратило свою гипнотическую функцию для тех, кто слушает его по пути в машине (и хорошо, иначе количество аварий резко бы увеличилось). Скорее, мы управляем им, переключая каналы, как пультом от телевизора, благо каждые десять километров одна радиостанция пропадает, приходится искать другую, и мы слушаем чью-то пустую болтовню с Джессикой из Пьяченцы или Сальваторе из Мессины.
К счастью, радиоприемники все дешевеют и становятся все лучше, напоминают диковинных самураев. Правда, их используют больше для прослушивания дисков или кассет, чем для поиска (как было раньше, на коротких волнах) звуков, доносящихся из городов с таинственными названиями – Таллин, Рига, Хилверсюм. Но, как учит нас история средств массовой коммуникации, здесь сложно что-либо предвидеть. Возможно, благодаря неожиданным техническим новинкам радио вновь окажется в центре нашей жизни, и как знать, не приберегли ли для нас эти очаровательные предметы интерьера новых форм «теплоты», о которых мы пока не имеем ни малейшего представления.
Не купить ли пакетик тишины?
В одной из своих последних рубрик в журнале Panorama Адриано Софри
[212] прогнозировал, что (про тишину лучше забыть) спецификой будущего станет борьба с шумом: приятные звуки, перекрывающие неприятные. В памяти возникает «Гог» Джованни Папини
[213], однако речь не о будущем: это уже происходит. Вспомните, как мелодии в аэропорту, приятные и обволакивающие, смягчают гул двигателей самолетов. Но два плохих децибела плюс один хороший дают в сумме не полтора, а три децибела. Решение из разряда «худшее – враг плохого».
Тишина – это благо, исчезающее даже из избранных мест. Я не знаю, как обстоит дело в тибетских монастырях, но как-то я оказался в одной большой миланской церкви, куда были приглашены прекрасные исполнители gospels, которые, постепенно наращивая ритм, как на дискотеке, вовлекали верующих в процесс, возможно мистический, но, судя по количеству децибелов, из адова круга. В какой-то момент я ушел, бормоча non in commotione, non in commotione, Dominus
[214] (означает, что Бог может быть где угодно, но вряд ли можно обрести его в таком бедламе).
Наше поколение танцевало под шелестящую музыку Фрэнка Синатры и Перри Комо, новому поколению требуется ecstasy, чтобы справиться с уровнем шума субботним вечером. Они слушают музыку в лифтах, носят ее с собой в наушниках, слушают в машине (вместе с гулом мотора), работают, включив ее фоном, а между тем в открытое окно врывается шум дорожного движения. В американских отелях нет номеров, где был бы не слышен гул машин, тревожный и тревожащий. Мы видим вокруг себя людей, которые, страшась тишины, ищут дружественные шумы в мобильном телефоне.
