В общем, за вычетом священников, соблюдающих целибат, и персонажей более или менее явной гомосексуальной ориентации, таких как Сирано де Бержерак (прошу прощения у поклонников Ростана за столь жестокий удар) или Витгенштейн, из всех великих лишь о Канте доподлинно известно, что он чуждался женщин. В это трудно поверить, но даже Гегель был женат – более того, говорят, он был заядлый ловелас, отец внебрачного ребенка и большой любитель покушать. Не говоря уж о Марксе, преданном муже Женни фон Вестфален.
Но по-прежнему остается открытым вопрос: какое влияние оказала Джемма на Данте, а Хелена на Декарта, не говоря уж о всех прочих многочисленных женах, о которых история умалчивает? А вдруг все книги Аристотеля на самом деле написала Герпеллида? Мы никогда этого не узнаем. В истории, написанной мужьями, жены обречены на забвение.
Возвращение дяди Тома
Читатель, которому однажды серым утром дождливого мая этого года попадется забытая в поезде книжка (роман?) Фурио Коломбо
[375] без обложки и первых страниц, наверняка спросит себя, с чего бы это автору вздумалось строить из себя Диккенса с его живописаниями нещадной порки мальчишек-заморышей или вспоминать злоключения несчастного Реми из «Без семьи» в логове синьора Гарафоли, зачем он передрал из давно уже нечитабельной «Хижины дяди Тома» истории про несчастья «бедных негров» или, еще того хуже, пытается выдать старые байки южноамериканской глубинки про то, как «бедных негров, масса» выкидывали из общественного транспорта, за современные. Ну нет уж, дорогой Коломбо, с тех пор времена изменились – к счастью!
Наш читатель, однако, немало удивился бы, если бы позднее, встретив ту же книгу уже с обложкой и предисловием, обнаружил, что называется она «Против Лиги» (издательство Laterza, всего за девять евро ужасы похлеще, чем у Стивена Кинга), и там нет ни одной выдуманной истории – лишь педантичное изложение случаев проявления расизма и нетерпимости, имевших место в различных муниципальных образованиях, где у власти стоит известная партия. Случаев, о которых Коломбо, когда был депутатом, неоднократно пытался заявить в парламенте, на что услышал однажды от депутата-лигиста Бриганди следующее взвешенное возражение: «Рожа кирпича просит!» (sic).
В этом, увы, не-романе показана «итальянская действительность, где карабинеры и местная полиция между двумя и тремя ночи сносят бульдозерами палаточные городки, нагоняя страху на детей» и где в школах детишек-цыган, хоть они и итальянские граждане, определяют в отдельные классы, а обед в школьной столовой им, как иностранцам, не полагается. Открывает книгу история семейства Карис: отец, итальянский гражданин уже в нескольких поколениях, жил в Кьяри, работая старьевщиком, и прежняя левоцентристская администрация неосмотрительно предоставила ему трехкомнатный сборный домик, однако сменившая ее паданская администрация (мэр – сенатор Маццаторта) забрала земельный участок назад «в связи с изменением генплана города», дом Карисов снесли, прописку по месту жительства аннулировали, дети не могли больше ходить в школу, а всей семье пришлось ютиться в трейлере – так что уличные постовые, столкнувшись со столь возмутительным случаем бродяжничества, по ночам били по трейлеру ломиком, стоило отцу остановиться, чтобы передохнуть или отлить.
Но в книге рассказывается и о разных других иммигрантах. В Термоли местные полицейские поймали торговца-разносчика из Бангладеш, избили его и заперли в багажнике служебной машины. В Парме полицейские в штатском схватили Эмануэля Бонсу, молодого негра, направлявшегося в вечернюю школу, хорошенько его отметелили и лишь потом заметили, что он вовсе не торговал наркотиками, как они было подумали. В Варезе в автобусе четырнадцатилетний подросток требует от своей сверстницы в хиджабе уступить ему место – девочка отказывается, и тот с дружками лупит ее и бьет ногами. В автобусе в Бергамо пассажирка кричит, что у нее украли мобильник, – контролер тут же решает, что это дело рук цветного парня, автобус останавливают, парня раздевают догола, никакого мобильника не находят (очевидно, стащил его кто-то другой), зато обнаруживают при нем семьдесят евро – контролер их конфискует, и благодарная дама принимает эти деньги в качестве возмещения ущерба.
Мы лишь на одиннадцатой странице этого не-романа – последующие главы повествуют о том, каково пришлось тем несчастным из Ливии, кого итальянские военные перехватили в море и сдали на руки приспешникам Каддафи, и как Гада Лернера
[376] обвинили в том, что он «носатый», и далее крещендо эффектных и щекочущих нервы зверств.
Любопытно, что итальянцы поднимают столько шума из-за четырех бриллиантов и двух-трех купленных дипломов (и, кстати, не является ли получение диплома в Албании показателем повышенной межэтнической терпимости?) и при этом годами допускают, чтобы случались вещи, о которых сухо повествует эта книга.
Пруст и боши
Плохие настали времена для тех, кто верит в Евросоюз: то Кэмерон
[377] призывает соотечественников определиться, хотят ли они еще там быть (и хотели ли вообще), то Берлускони нынче провозглашает себя поборником Евросоюза, а назавтра со всем жаром взывает либо к старой фашистской гвардии, либо к тем, кто считает, что лучше бы вернуться к лире, к Лиге с ее изоляционистским провинциализмом, – в общем, можно сказать, что отцы-основатели Европы вертятся в гробу.
И однако всем, вероятно, известно, что в ходе Второй мировой войны сорок один миллион европейцев (одних только европейцев, без учета американцев и азиатов) погибли, истребляя друг друга, и что с тех пор, если не считать трагического балканского эпизода, Европа шестьдесят восемь (повторяю: 68) лет живет в мире, так что если сказать нынешней молодежи, что французы сейчас могли бы окопаться против немцев на линии Мажино, итальянцы – попытаться сломить хребет Греции, что в Бельгию могут вторгнуться войска, а английские самолеты станут бомбить Милан, то эти молодые люди (которые, возможно, готовятся поехать на год в другую страну по программе Erasmus, а там, глядишь, и встретят родственную душу, говорящую на другом языке, и дети у них вырастут билингвами) решат, что мы сочиняем фантастический роман. Даже взрослые уже привыкли не задумываясь пересекать без паспорта границы, которые их отцы или деды переходили с оружием в руках.
