Как бы то ни было, представление Фомы Аквинского о праве на собственность является более «социальным» с точки зрения католической церкви: к собственности было применимо «право приобретать», но не поощрялось «право пользоваться». Например, соблюдая все законы, я купил килограмм хлеба, и у меня есть право считаться его собственником, но если рядом окажется умирающий с голоду нищий, я должен отдать ему половину. Когда уклонение еще считается негласным возмещением, а когда уже нет?
«Трактат о нравственном богословии», размещенный на сайте Totus Tuus
[485], призывает нас уважать действующие законы и отмечает, что «наиболее разумные члены общества» платят налоги и не занимаются контрабандой, впрочем, «считается, что уклонение не наносит урон чести и достоинству (закон классифицирует его как административный проступок, а не преступление), но гарантирует моральные терзания». Выходит, что Монти не прав, когда называет ворами тех, кто уклоняется от уплаты налогов, на самом деле они страдают от моральных терзаний.
Мой наставник-капуцин, о котором я говорил ранее, не опускался до таких казуистических тонкостей, он ограничивался утверждением, что уклонение и контрабанда не смертные грехи, так как противоречат «лишь» закону Государства. Я склонен полагать, что эта точка зрения явилась следствием образования, полученного им еще до Латеранских соглашений, когда Государство казалось источником всех бед, и, следовательно, с его мнением не стоило считаться. Очевидно, что отголоски этих представлений закрепились в ДНК итальянского народа.
Священный эксперимент
Папа римский Франциск принял (будучи иезуитом) новое имя в честь Франциска Ассизского, переехал в гостиницу (осталось только надеть сандалии и рясу), изгнал из храма кардиналов на «мерседесах», в одиночку отправился на Лампедузу, чтобы поддержать средиземноморских отверженных, словно и нет в Италии «Закона Босси – Фини»
[486]. Он единственный, кто еще говорит и поступает как «левый»? Поначалу ходили слухи о его крайней осмотрительности в отношениях с аргентинскими генералами, упоминались разногласия с последователями теологии освобождения, подчеркивалось отсутствие четко высказанной позиции по абортам, стволовым клеткам и гомосексуалам, как будто папа обязан ходить по улицам и раздавать беднякам презервативы. Кто он, папа Бергольо?
[487]
По-моему, все ошибаются: он не аргентинский иезуит, а парагвайский. На его становление неизбежно должен был повлиять парагвайский «священный эксперимент». То немногое, что известно широкой публике об этом явлении, было почерпнуто из фильма Mission
[488], создатели которого попытались уместить полуторавековую историю в два часа экранного времени, не удержавшись при этом от домыслов и допущений.
Расскажу вкратце, о чем речь. Сея смерть и разруху, испанские конкистадоры прошли от Мексики до Перу, при этом они пользовались поддержкой богословов, поскольку те считали индейцев животными (орангутанами). Однако отважный священник-доминиканец Бартоломе де Лас Касас
[489] выступил против зверств бесчисленных кортесов и писарро
[490] и отнесся к аборигенам совершенно иначе. В начале XVII века миссионеры-иезуиты решили признать права местного населения (в особенности гуарани, которые жили, как первобытное племя) и объединить их в «редукции» – автономные, самоокупаемые общины, которые были созданы не с целью согнать всех индейцев в одно место и заставить работать на колонизаторов, а чтобы освободить их от рабства, научить самоуправлению и совместному владению тем, что они вместе производили. Устройство поселений и местные «коммунистические» порядки напоминали «Утопию» Мора или «Город Солнца» Кампанеллы («псевдокоммунизм Кампанеллы» впоследствии встретится и у Бенедетто Кроче), но иезуиты в основном ориентировались на первые христианские общины. Они учреждали выборные советы, состоявшие только из аборигенов (однако правосудие вершили иезуиты), и обучали своих подопечных основам архитектуры, сельского хозяйства, животноводства, музыки, искусства, алфавита (обучали не всех, но некоторые воспитанники вырастали в талантливых художников и писателей). Естественно, иезуиты установили жесткий патерналистский порядок, поскольку приобщение гуарани к цивилизации подразумевало борьбу с прелюбодеянием, леностью, ритуальным пьянством, а порой и с каннибализмом. В общем, как это всегда бывает с идеальным государством, все восхищаются его безупречным устройством, но жить там ни за что не согласились бы.
Отказ от рабовладельческого строя, а также набеги бандейрантов
[491], охотников за рабами, привели к созданию народного ополчения, которое доблестно сражалось и с работорговцами, и с колонизаторами. Так продолжалось до XVIII века, пока иезуитов не объявили заговорщиками и опасными врагами государства: сначала орден запретили в Испании и Португалии, а затем и вовсе упразднили. На этом «священный эксперимент» закончился.
Многие просветители выступали против подобного теократического господства и называли его самым бесчеловечным и тираническим режимом в мире; однако были и те, кто видел в нем «добровольный коммунизм религиозного толка» (Муратори
[492]), считали, что благодаря иезуитскому эксперименту начала затягиваться нанесенная рабовладельческим строем рана (Монтескьё
[493]), Мабли
[494] сравнивал редукции с правлением Ликурга, а Поль Лафарг
[495] говорил впоследствии о «первом в мире социалистическом государстве».
