14. Мышь и девица
Анна Ивановна той зимой страдала вместе со всеми. Руки у нее отекали и плохо двигались, зубы ныли. Она мечтала о яйцах и свежей зелени, а есть приходилось кислую капусту, черный хлеб и копченую рыбу. Ирина, которая никогда не была крепкой, превратилась в слабую тень, и Анна, страшась за свое дитя, почувствовала странную близость с Дуней: они вместе поили девочку отварами с медом и кутали ее.
Но теперь она хотя бы не видела бесов. Крошечный бородатый мужичок не слонялся по дому, коричневый оборванец из веток не расхаживал по двору. Анна видела только мужчин и женщин и страдала только от обычных неприятностей, свойственных тесному дому в плохую погоду. И рядом был отец Константин: ангелоподобный человек, каких она прежде не видела, с бархатным голосом, нежным ртом и благословенными иконами, рождавшимися под его сильными руками. Той зимой, когда все были вынуждены сидеть дома, она видела его каждый день. Для нее возможность растворяться в его присутствии стала всем – и она ничего другого не желала. Ее мысли были спокойными, она даже могла заставить себя улыбаться пасынкам и терпеть Василису.
Однако, когда пошел снег и морозы прекратились, спокойствие Анны разлетелось вдребезги.
Серым днем, когда со свинцового неба чуть сыпал снег, Анна примчалась в комнату к Константину.
– Бесы все еще здесь, батюшка! – закричала она. – Они вернулись. Прежде они просто прятались. Они хитрые, они лгут! Чем я согрешила? Отче, что мне делать?
Она плакала и дрожала. Как раз этим утром домовой, упрямый и дымящийся, выполз из печи и взял Дунину корзинку со штопкой.
Константин ответил не сразу. Сжимавшие кисть пальцы были перепачканы белой и голубой краской: он удалился к себе, чтобы писать. Анна принесла ему щей. Они плескались в ее трясущихся руках. «Капуста», – с отвращением отметил Константин. Капуста ему надоела до смерти. Анна поставила миску на стол, но не ушла.
– Терпение, Анна Ивановна, – сказал священник, когда стало ясно, что она ожидает его слов. Он не повернулся к ней, продолжая быстро и уверенно класть мазки. Он уже несколько недель не брался за кисть. – Это была давняя страсть, подкармливаемая отходом от веры множества людей. Просто подождите – и я верну их ко Господу.
– Да, батюшка, – проговорила Анна. – Но сегодня я видела…
Он зашипел, стиснув зубы.
– Анна Ивановна, вы никогда не избавитесь от бесов, если и дальше будете ходить и их высматривать. Разве это подобает доброй христианке? Лучше помните о страхе Божьем и проводите время за молитвой. За усердной молитвой.
Он выразительно посмотрел на дверь.
Однако Анна не ушла и теперь.
– Вы уже сотворили чудеса. Я… не считайте меня неблагодарной, батюшка.
Дрожа, она качнулась к нему. Ее рука легла ему на плечо.
Константин бросил на нее нетерпеливый взгляд. Она отдернула руку, словно обжегшись, и ее лицо залилось темным румянцем.
– Благодарите Господа, Анна Ивановна, – посоветовал Константин. – Оставьте меня с моей работой.
Она мгновение постояла, безмолвно, а потом убежала.
Константин схватил миску с супом и залпом все выпил. Вытерев губы, он снова попытался обрести то умиротворение, которое было необходимо для того, чтобы писать икону, однако слова хозяйки дома задели его. «Нечисть. Бесы. Чем я согрешила?». Константин задумался. Он наполнил сердца этих людей страхом Божьим и наставил на путь спасения. Они в нем нуждались – любили и боялись его в равной мере. И правильно: он ведь посланник Божий. Они преклонялись перед его иконами. Все, что возможно было сделать словами и гневными взглядами, призывающими повиноваться Божьей воле и смиряться, он сделал. Он ощутил результат.
И все же.
Константин невольно вспомнил о второй дочери Петра. Он наблюдал за ней этой зимой: за ее детской грацией, ее смехом, ее небрежным нахальством и тайной грустью, которая порой появлялась на ее лице. Он вспомнил, как она однажды вынырнула из сумрака, не опасаясь холода и наступающей темноты. Он сам принял мед из ее рук, думая только о благословенной возможности утолить жажду.
«Она не боится, – кисло подумал Константин. – Она не боится Бога, она не боится ничего». Это видно было по ее молчанию, ее колдовскому взгляду, по тому, сколько часов она проводила в лесу. Да и вообще, у доброй христианской девицы не могло быть таких глаз, да и так ловко двигаться в темноте она не могла.
Константин подумал, что ради спасения ее души и ради всех душ этих пустынных мест, ему следует добиться от нее смирения. Она должна осознать, что она такое – и бояться этого. Если он спасет ее, то спасет их всех. А если этого не получится сделать…
Константин не обращал внимания на свои пальцы: он писал как в тумане, обдумывая свою задачу. Наконец он пришел в себя и увидел, что именно изобразил.
На него смотрели непокорные зеленые глаза, а ведь он намеревался сделать их мягкими и голубыми. Длинный покров женщины вполне можно было принять за волну черных с рубиновыми бликами волос. Она словно смеялась над ним, запечатленная на дереве и навсегда свободная. Константин с криком отбросил доску. Она со стуком упала на пол, оставляя пятна краски.
* * *
Весна выдалась слишком влажной и холодной. Ирина, обожавшая цветы, плакала: подснежники так и не расцвели. Пахать пришлось под потоками совершенно не соответствующего этому времени года дождя, и несколько недель ничего не высыхало, ни в доме, ни на улице. Вася от отчаяния попыталась засунуть чулки в печку, отодвинув угли в один угол. Извлеченные оттуда, они оказались значительно более теплыми, но суше не стали. Половина деревенских кашляли, и когда ее брат пришел одеваться, она хмуро его осмотрела.
– Ну что ж, по сравнению с другими твоими опытами, скажу, что могло быть и хуже, – заметил Алеша, разглядывая чуть обуглившиеся чулки.
Глаза у него покраснели, голос стал хриплым. Натягивая на ногу теплую влажную шерсть, он поморщился.
– Да, – согласилась Вася, тоже натягивая чулки. – Могла все испечь. – Она снова внимательно всмотрелась в него. – Сегодня на ужин будет горячее. Не умри до конца дождей, братец.
– Не могу обещать, сестрица, – мрачно ответил Алеша и раскашлялся.
Поправив шапку, он вышел из дома.
Из-за дождя и сырости отец Константин начал изготавливать свои кисти и толочь камни на зимней кухне. Там было значительно теплее и немного суше, чем у него в комнате, хотя и намного более шумно: тут толклись собаки, дети и слабенькие козлята. Вася очень жалела об этом перемене. Он ни разу не обратился к ней, хотя достаточно часто хвалил Ирину и наставлял Анну Ивановну, однако даже в этой суматохе Вася ощущала на себе его взгляд. Перешучивалась ли она с Дуней, месила ли хлеб или крутила колесо прялки, постоянно она чувствовала его неотступное наблюдение.
«Лучше прямо скажите, в чем моя вина, батюшка».
