– Василиса Петровна!
Она хотела было убежать, позволить ночи себя скрыть. Но куда было идти? Она остановилась. Священник стоял в тени церкви. Было уже темно: она не узнала бы его в лицо. Ощутив соленый вкус, она поняла, что у нее на губах сохнут слезы.
Константин как раз уходил из церкви. Он не видел, как Вася убегала из дома, но не узнать ее стремительную тень было невозможно. Он окликнул ее, не успев опомниться, и обругал себя, когда она остановилась. Однако вид ее лица его потряс.
– В чем дело? – хрипло спросил он. – Почему ты плачешь?
Если бы он говорил холодно и властно, Вася не ответила бы, а так она устало проговорила:
– Меня выдают замуж.
Константин нахмурился. Он тут же увидел, как и Петр, дикарку, запертую в доме, суетящуюся и пыхтящую, такую же, какими бывают все женщины. Как и Петр, он испытал странное сожаление и отогнал его. Не задумываясь, он шагнул ближе, чтобы увидеть ее лицо, и с изумлением понял, что ей страшно.
– И что? – спросил он. – Он – человек жестокий?
– Нет, – ответила Вася. – Нет, по-моему.
«Так будет лучше», – чуть было не сорвалось у священника с языка. Однако он снова вспомнил о долгих годах беременностей и глубокой усталости. Дикарство исчезнет, грацию ястреба скуют… Он судорожно сглотнул. «Так будет лучше».
Необузданность греховна.
Однако, даже зная ответ, он все-таки спросил:
– Почему ты испугана, Василиса Петровна?
– А вы не знаете, батюшка? – проговорила она. Ее смех был тихим и отчаянным. – Вам было страшно, когда вас сюда послали. Вы почувствовали, как мороз сковывает вас, словно сжимает в кулак: я это прочла по вашим глазам. Для Божьего человека открыт весь мир, а вы уже испили воды Царьграда и видели солнце на море. А я…
Он увидел, как в ней снова поднимается паника, и, шагнув вперед, схватил ее за локоть.
– Полно, – сказал он. – Не глупи. Ты сама себя запугиваешь.
Она снова засмеялась.
– Вы правы, – признала она, – я говорю глупости. Я ведь родилась, чтобы оказаться в клетке: монастырь или терем, что еще может быть?
– Ты женщина, – сказал Константин. Он продолжал держать ее за руку. Вася отступила назад, и он ее отпустил. – Со временем ты это примешь, – пообещал он. – Будешь счастлива.
Она почти не видела его лица, но голос его звучал как-то непонятно. Ей показалось, что он старается сам себя убедить.
– Нет, – хрипло выдавила Вася. – Молитесь за меня, если захотите, батюшка, но мне надо…
И она снова бросилась бежать, нырнув между дворовыми постройками. Константин остался стоять, борясь с желанием позвать ее обратно. Ладонь, которой он к ней прикасался, горела.
«Так будет лучше, – подумал он. – Так будет лучше».
16. Бес при свечах
Настала осень с серым небом, желтой листвой, внезапными дождями и неожиданными полосами бледного солнечного света. Боярский сын приехал вместе с Колей, когда урожай был надежно спрятан в погреба и на сеновалы. По распутице Коля выслал вперед гонца, так что в день приезда гостя Вася с Ириной провели утро в бане. Банник – пузатенький человечек с глазками-смородинками – добродушно ухмылялся девочкам.
– А ты не можешь спрятаться под лавку? – тихо спросила Вася, когда Ирина вышла в предбанник. – Мачеха тебя увидит и будет вопить.
Банник усмехнулся, изо рта вырвались струйки пара. Он был ей по колено.
– Как хочешь. Но не забудь обо мне этой зимой, Василиса Петровна. С каждым месяцем меня все меньше. Не хочу исчезнуть. Пожиратель уже начал бродить: в эту зиму не след терять своего банника.
Вася замерла в растерянности. «Но я выхожу замуж. Я уезжаю. Берегись мертвецов».
Она сжала губы.
– Не забуду.
Он улыбнулся шире. Пар окутал его тело, так что вскоре она не смогла разобрать, где туман, а где плоть. Красный свет загорелся у него в глазах: цвет раскаленных камней.
– Тогда выслушай пророчество, дева морская.
– Почему ты так меня назвал? – прошептала она.
Банник переместился на лавку и устроился рядом с ней. Его борода была завитками пара.
– Потому что у тебя глаза твоего прадеда. Итак, слушай. Ты поедешь верхом туда, где земля встречается с небом. Ты родишься трижды: один раз из видений, один раз из плоти, и один – духом. Ты соберешь подснежники в разгар зимы и умрешь по собственному желанию.
Несмотря на пар, Васе стало зябко.
– Почему это я пожелаю умереть?
– Три рождения. Одна смерть, – ответил банник. – Разве это не честно? Не забудь меня, Василиса Петровна.
А потом на его месте остался только пар. «Пресвятая Дева, – подумала Вася, – хватит с меня их безумных предостережений!»
Сестры сидели в парилке, пока не раскраснелись и заблестели от пота, нахлестали друг дружку березовыми вениками, а потом полили холодной водой разгоряченные головы. Когда они отмылись, Дуня с Анной пришли расчесать и заплести их длинные косы.
– Как жаль, что ты так похожа на мальчишку, Вася, – заметила Анна, водя сандаловым гребнем по каштановым прядям Ирины. – Надеюсь, твой муж не слишком сильно разочаруется.
Она покосилась на свою падчерицу. Вася вспыхнула, прикусив язычок.
– Зато какие у нее волосы! – резко возразила Дуня. – Лучше на всей Руси не сыскать, Васочка.
Они, и правда, были гораздо длиннее и гуще, чем у Ирины, густо-черные с мягкими красными отсветами.
Вася заставила себя улыбнуться няне. Ирине с младенчества твердили, что она сказочно хороша. Вася была уродливым ребенком, и ее часто сравнивали с изящной единокровной сестрицей, и всегда не в Васину пользу. Однако в последнее время, благодаря многим часам верховой езды, когда ее длинные руки и ноги оказывались очень кстати, Вася стала лучше к себе относиться. Да и вообще у нее не было привычки рассматривать собственное отражение. Единственным зеркалом в их доме был бронзовый овал, принадлежавший ее мачехе.
Однако теперь все женщины в их доме стали смотреть на нее оценивающе, словно она была козой, которую откармливают для продажи. Вася впервые задумалась о том, не стоит ли все-таки быть красивой.
Наконец сестры оделись. Васе убрали волосы под девичий кокошник, с которого свисали серебряные нити, обрамлявшие ее лицо. Анна никогда не допустила бы, чтобы Вася затмила ее собственную дочку, пусть даже Вася и была невестой, и потому Иринины убор и рукава были расшиты речным жемчугом, а светло-голубой сарафанчик имел белую кайму. На Васе сарафан был зеленым и темно-синим, без жемчуга и со скудной белой вышивкой. В простоте своего наряда была виновата она сама, поскольку свалила почти все шитье на Дуню. Однако эта простота ее только красила. При виде одетой падчерицы Аннино лицо стало кислым.
