Это, конечно же, Анна Ивановна с топленым молоком и обожающим, надоевшим взглядом.
Однако это оказалась не Анна Ивановна.
– Благословите, батюшка! – попросила Агафья, дворовая служанка.
Константин осенил ее крестным знамением:
– Господь с тобой.
Однако он был зол.
– Не обижайтесь, батюшка, – прошептала молодая женщина, стискивая натруженные руки и застыв на пороге. – Можно мне на минутку?
Священник стиснул зубы. Перед ним на дубовой доске Святой Георгий охранял землю. У его скакуна было всего три ноги. Четвертая, которую только предстояло написать, будет поднята в изящном изгибе, чтобы попрать главу змия.
– Что ты хотела мне сказать?
Константин старался, чтобы его голос звучал мягко. Ему не удалось этого добиться: она побледнела и съежилась, однако, не ушла.
– Мы были добрыми христианами, батюшка, – пролепетала она. – Мы ходим к причастию и чтим иконы. Вот только нам никогда не жилось так тяжело. Летние дожди утопили наши огороды. Мы начнем голодать даже раньше середины зимы.
Она замолчала и облизнула губы.
– И я подумала… не могла не подумать: а вдруг мы оскорбили древних? Может, Чернобога, который любит кровь? Моя бабка всегда говорила, что если он обернется против нас, то будет беда. И теперь я боюсь за сына…
Она посмотрела на него с мольбой.
– Правильно боишься, – прорычал Константин. Пальцы у него свербели от желания взяться за кисть. Он старался сохранить терпение. – Это показывает, что ты искренне раскаиваешься. Сейчас время испытаний, во время которых Бог узнает своих верных слуг. Надо хранить твердость – и вы увидите царства, каких даже вообразить невозможно. То, о чем ты говоришь, лживо: это мороки, которые соблазняют чересчур доверчивых. Держись истины, и все будет хорошо.
Он отвернулся, протягивая руку за красками. Однако ее голос зазвучал снова:
– Мне не нужны царства, батюшка, а только чтобы хватило прокормить сына зимой. Марина Ивановна блюла прежние обычаи, и наши дети никогда не голодали.
Выражением лица Константин стал похож на копьеносца на иконе. Агафья отшатнулась к двери.
– И теперь Бог требует расплаты, – прошипел он. Его голос тек, словно черная вода, подернутая льдом. – Думаешь, из-за того, что у вас была отсрочка в два года или в десять, Господь не гневался на такое богохульство? Бог правду видит, хоть и нескоро скажет.
Агафья затрепетала, словно попавшая в силки птица.
– Смилуйтесь! – прошептала она и, схватив его руку, поцеловала испачканные краской пальцы. – Вы помолитесь о нашем прощении? Не ради меня, а ради сына!
– Насколько смогу, – проговорил он уже мягче, кладя ладонь на ее склоненную голову. – Но сначала ты должна попросить сама.
– Да… да, батюшка, – сказала она, глядя на него с глубокой благодарностью.
Когда она, наконец, выбежала в серый день и за ней хлопнула дверь, тени на стене потянулись, словно просыпающийся кот.
– Отлично! – Голос отдавался у Константина в костях. Священник замер, все жилы в его теле дрожали, словно струны. – Прежде всего, они должны меня бояться, и тогда их можно будет спасти.
Константин бросил кисть и упал на колени.
– Мое единственное желание – угодить тебе, Господь мой.
– Я доволен, – объявил голос.
– Я пытался наставить этих людей на путь истины, – проговорил Константин. – Я только спросил бы, Господи… то есть мне хотелось попросить…
Голос стал невыразимо мягким:
– О чем ты хочешь просить?
– Пожалуйста, – пролепетал Константин, – позволь мне завершить здесь мой труд. Я готов нести Твое Слово по всем концам земли, если Ты того пожелаешь. Но лес так мал!..
Он склонил голову, ожидая ответа.
Однако голос рассмеялся с такой ласковой радостью, что Константин почувствовал, как сердце в восторге рвется у него из груди.
– Конечно, ты отправишься отсюда, – пообещал он. – Еще одна зима. Только жертвуй собой и будь верен. И тогда ты явишь миру мою славу, а я пребуду с тобой вечно.
– Только говори, что мне делать! – сказал Константин. – Я буду верен.
– Я желаю, чтобы ты призывал меня всякий раз, когда будешь говорить, – произнес голос. Посторонний слушатель уловил бы в нем нетерпение. – И когда будешь молиться. Призывай меня с каждым вздохом, зови меня по имени. Я – несущий бурю. Я буду присутствовать среди вас и дарую тебе милость.
– Все будет сделано, – ответил Константин с жаром, – все будет сделано по Слову Твоему. Только не оставляй меня больше!
Пламя всех свечей качнулось с чем-то очень похожим на вздох удовлетворения.
– Повинуйся мне всегда, – добавил голос, – и я никогда тебя не оставлю.
* * *
На следующее утро солнце утонуло в полных влаги тучах, заливая призрачным светом лишившийся всех красок мир. На рассвете пошел снег. Домочадцы Петра отправились в церковь, дрожа от холода, и там жались друг к другу. В церкви было бы совсем темно, если бы не свечи. Васе подумалось, что она почти слышит, как за стенами валит снег, погребая их до весны. Он не давал свету проникнуть в церковь, но свечи освещали священника. Его скулы и нос отбрасывали изящные тени. Лицо было даже более отстраненным, чем лики на его иконах, и он никогда еще не был столь прекрасен.
Иконостас был закончен. Воскресший Христос – последняя икона – восседал на троне над Царскими вратами. Он вершил суд над охваченной бурей землей, и выражение его лица было непонятным.
– Я взываю к Тебе, – произнес Константин негромко и ясно, – Богу, призвавшему меня служить Ему. Голос из Тьмы, повелитель бурь. Пребудь среди нас.
А потом уже громче он начал службу.
– Благословен Бог! – возгласил Константин.
Его глаза были огромными черными провалами, но голос трепетал пламенем. Служба длилась и длилась. Когда священник говорил, люди забывали о холодной сырости и скалящемся призраке голода. Земные заботы казались ничем, пока их касались его слова. Христос над входом словно воздевал руки в благословении.
– Слушайте! – начал Константин проповедь. Его голос стал таким тихим, что всем пришлось напрягать слух. – Среди нас есть зло. – Прихожане начали переглядываться. – Оно вползает в наши души в ночи, в тишине. Оно ждет неосторожных.
Ирина придвинулась к Васе, и та обняла ее за плечи.
– Только вера, – продолжал Константин, – только молитва, только Бог могут вас спасти. – Его голос становился громче с каждым словом. – Страшитесь Господа и кайтесь. Это ваше единственное спасение от вечного проклятия. Иначе вы будете гореть, гореть в аду!
Анна завопила. Ее крик разнесся по церкви, глаза выкатились из-под синеватых век.
