И внезапно вспомнила: Татьяна как-то сказала со смехом, что Леонтий привез к ней Лизу одетой в его исподнее. Тогда Лиза по наивности пропустила ее слова мимо ушей и только теперь вдруг задумалась. Почему не в платье? Это значит что же? Он ее раздевал? Он ее… видел? Или что? Что он делал с нею на расшиве?
Она вспыхнула, и тут за спиной раздался встревоженный голос Леонтия:
– Сдается, мы уже пришли.
Стружок, что покачивался на волнах невдалеке от берега, открылся взору внезапно. На кромке песка и травы горел костерок, вокруг которого полусидели-полулежали трое мужиков. Обличье они имели сумрачное и на Лизу с Леонтием воззрились без особой приветливости.
Лиза тряхнула головой и неожиданно для себя самой задорно крикнула:
– Мир вам, старинушки!
– Мир и вам, попутнички! – отозвался самый старший из троих, полуседой, бровастый и пузатый, и принялся с новым усердием помешивать в котле; остальные вновь прилегли на травку, на их лица опять взошло выражение спокойное и ленивое, а Лиза поняла, что надетая ею личина задорной деревенской девахи самая здесь подходящая.
– Черная Татьяна вам кланяется, – добавила она, подходя к костру и косясь на котелок – ей вдруг невмоготу захотелось есть.
Толстяк вынул из котла ложку, подул на нее, облизал и кивнул довольно:
– Хорош-ша, ох, хороша! А вы небось оголодали, пока шли? Милости прошу к нашему шалашу. Первухой меня зовите. Ежели вы от Татьяны – стало быть, гости дорогие для нас. Похлебайте-ка ушицы, ну-ка?
Он мигнул сотоварищам. Те вынули из-за пазух ложки и протянули Лизе и Леонтию.
Лиза и Леонтий осторожно хлебали огненную юшку, стыдясь своего аппетита.
– Сукрой
[18] был у нас преизрядный, – пояснила Лиза, – да и его, и пожитки наши мы во мшаве оставили.
– Во мшаве? – с явным ужасом повторили хором мужики, а Первуха даже головой закрутил:
– Какая нелегкая вас туда занесла?
Лиза только плечами пожала, а Леонтий наконец впервые подал голос:
– Путь укоротить думали, вот и сбились. Уже затопли было, и когда б не вытянул нас оттуда прохожий человек, сгибли бы, лаву переходя, сгибли бесследно!
– Дай ему бог здоровья! – перекрестился Первуха. – И что за человек то был?
– Да так, помело придорожное! – пренебрежительно отозвался Леонтий. – Рожа у него разбойничья, глаза такие светлые, наглые. Вольной прозванье его.
– Во-ольно-ой? – протянул Первуха и аж зажмурился: – Господи ты мой боже! Вольной объявился! Может, даст бог, и разминемся. Свистни-ка, Говоруха, сзывай народишко.
Мужик, названный Говорухой, сунул два пальца в рот и издал свист, столь заливистый и пронзительный, что над бортом стружка поднялись две всклокоченные головы, одна из которых хрипло прокричала – звук далеко шел по тихой реке:
– Чего ты свищешь, Соловей-разбойник, Одихмантьев сын? Ужо я тебе свистелку-то позатыкаю!
– Молчи, дурак! – сурово покосился на него Первуха. – Живо гони сюда дощаник! Да не зевай, как бы в твое зевало пуля не попала!
Корабельщик без спора кинулся к другому борту, и тотчас из-за струга вырулил ведомый им небольшой дощаник.
Тем временем Говоруха, по велению Первухи, издал еще три столько же разрывающих уши свиста: один короткий, а два длинных, грозных. Потом мужики раскидали костер, затоптали уголья и кинулись к приставшему дощанику, осторожно неся закопченный котел с ухою. Лиза и Леонтий растерянно созерцали эту суету, но Первуха, оборотясь, властно махнул им:
– Не мешкайте! От Вольного и нам, и вам лучше быть подалее. Как бы он в другой раз не только кольцо твое, девка, но и всю руку не оттяпал, не сказать похуже. Охальник, каких мало. Ходу, ходу отсюда!
Едва поднялись на борт струга, как из-за леса высыпала пятерка раскосмаченных мужиков, бегущих столь проворно, словно за ними валил из-за кустов страшный медведище. Они без шума, без крика бросились в воду, не дожидаясь дощаника, и устремились к стружку.
Чуть дождавшись, когда последний из мужиков поднялся, а веревку от дощаника закрепили у края борта, Первуха, бывший, очевидно, над всею командою капитаном и начальником, велел поднимать якорь. И струг споро двинулся по течению.
Суета на борту царила страшнейшая. Мужики окружили Первуху, стоящего у руля, и то кричали все разом, то принимались перешептываться, опасливо косясь на Лизу и Леонтия, замерших в сторонке. Однако обрывки разговоров до них все же доносились; и очень скоро оба поняли, с кем свела их судьба.
Артель сия являлась поставщиком тайного, запретного товара понизовской вольнице и лесным разбойникам. Под видом небогатого купеческого судна подходили к заранее условленным местам, где сгружали содержимое бочонков и тюков, но отнюдь не соль, табак или ткани, а оружие да ружейный припас.
Однако на сей раз Первуха и сотоварищи, недовольные оскорбительно малою платою, полученной в прошлый раз, вместо пороху в два бочонка насыпали проса, надеясь таким образом показать ватаге разбойничков, что тоже не лыком шиты. Однако на беду воротился из отлучки один из ватажников – по прозвищу Вольной, который считался ежели не головою, то уж точно сердцем ватаги. В его присутствии пойти на обман было подобно самоубийству. Без него разбойнички вполне миролюбиво встретили бы шутку корабельщиков, зная, что у самих рыльце в пушку. Но злая сила, которую источал Вольной, отравляла все вокруг, заражая людей тем же самым духом лютовства и разрушения, коим сам Вольной был обуреваем, словно неизлечимою болезнью.
Корабельщики надеялись, что успеют поднять якорь прежде, нежели дошлый Вольной во всем разберется и взорвется пошумливее и опаснее всякого пороха.
Якорь подняли. Ветер дул слабый, но попутный; поставили небольшой косой парус и заскользили к Василю.
Лиза скорчилась у борта, силясь укрыться от ветра. Леонтий сел рядом, и в его глазах Лиза прочла неприкрытое беспокойство. «Он обещался защищать меня, – вдруг мелькнула мысль. – Но сумеет ли? Храбр ли? Силен ли он? – После страшного случая во мшаве доверия ее к Леонтию поубавилось. – Жаль, что он не муж мне, тогда бы он должен был защищать меня! А так…»
Тотчас она пожала плечами, удивляясь своему страху! Да и от чего защищать-то, если кольца у нее больше нет, а Вольной остался в лесу?
Она свернулась клубком и пыталась задремать, но сердце билось гулко и тревожно.
Прошло около часу, когда вдруг спокойствие, воцарившееся было среди корабельщиков, нарушил крик Первухи, который ошеломленно, будто не веря глазам, глядел вперед.
Наперерез стругу ринулись от берега три лодки, в каждой из которых было не менее пятерых гребцов, а на носу первой стоял, подбоченясь, парень со светлыми кудрями и наглыми прозрачными глазами…
Лишь позднее Лиза узнала, что река петляла, в то время как тайные лесные тропы шли прямо; поэтому разбойники и догнали и даже обогнали струг. Ну а лодки, судя по всему, были загодя приготовлены.
