Возвращалось войско через Беверин. Здесь, по словам Генриха, Руссин при всеобщем ликовании сказал: «Дети детей моих будут рассказывать своим детям в третьем и четвертом поколении о том, что сделано Руссином при истреблении жителей Саккалы».
Хронист неслучайно приводит эти жестокие слова латгальского князя. Он хочет показать, что Руссин хотя и принял крещение, сердце его осталось сердцем язычника, он хочет славы для себя, а не для Господа. В. Билькинс отмечает: «Генрих… смотрел на события через призму дуализма. С одной стороны находятся слуги Господа, которые воюют за Бога. На другой стороне – слуги дьявола, которые борются против христианской религии и Бога, блуждая по неверным и темным тропам. По мнению Генриха, из всех латгальских правителей только Руссин был слугой дьявола. Естественно, за свои военные успехи он славил не Бога, а самого себя. Так у него появился грех – гордыня. Единственный из латгалов он был наказан Святой Девой»
[67].
При осаде Вильянди в Эстонии в 1211 году именно воины Руссина выжигают округу и приводят пленных. После отказа эстов сдаться в обмен на жизнь пленных, скорее всего, по приказу Бертольда всех пленных эстов убивают. Хронист пишет: «Тут Руссин и лэтты схватили пленных, всех умертвили и бросили в ров, угрожая находящимся в замке тем же».
Руссин со своими людьми участвует во всех походах в Эстонию и отражении ответных набегов эстов. Полки латгалов один за другим опустошали земли эстов. Хронист не преминул выделить жестокость непримиримого латгальского князя: «Руссин, как и прочие, мстившие за друзей, кого захватил, одних зажарил живыми, других предал иной жестокой смерти».
В ход военных действий вмешалась чума. Мор охватил области латгалов, ливов и эстов. Обессиленные кровопролитной войной, голодом и эпидемией латгалы и ливы заключили с эстами мир, не пригласив немцев для участия в переговорах. После заключения мира эстонские области Уганди, Сакала и Зонтагана были опустошены. По меньшей мере, шесть эстонских замков были захвачены и сожжены. Сильно пострадала от войны и Латгалия, особенно окрестности Беверина. Пострадали также земли ливов. Решающих успехов в войне не добилась ни одна из сторон. Но положение латгалов, хотя ни один их замков не был захвачен эстами, стало более опасным. Теперь против них могли встать эсты не только из Уганди, но эсты из всех земель, да еще вместе с эзельцами. Поэтому, когда речь пошла о возобновлении мирных переговоров, латгалам нужна была поддержка ордена меченосцев, епископа и Риги:
«И обрадовались эсты и послали с ними своих людей в Торейду; приглашен был епископ с братьями-рыцарями и старейшинами Риги, и сошлись они с послами эстов рассудить о справедливости и о причине стольких войн».
Как неисправимого грешника судьба приводит Руссина, единственного из латгальских князей, в стан восставших против ордена ливов. В 1212 году князь восставших ливов Дабрел был осажден крестоносцами в замке. В рядах защитников ливского замка мы находим и Руссина, некогда бывшего верным другом меченосца Бертольда. Хронист, описывая гибель латгальского князя, даже вставляет в текст латышское слово draugs – друг. Руссин обращается к венденскому магистру Бертольду (Bertoldum magistrum de Wenden, draugum suum). Это-то приветствие и стоило жизни храброму латгалу:
«Между тем Руссин, выйдя на замковый вал, заговорил с венденским магистром Бертольдом, своим драугом, то есть товарищем; сняв шлем с головы, он кланялся с вала и напоминал о прежнем мире и дружбе, но вдруг упал, раненый стрелой в голову, и вскоре умер».
Так судьбой было суждено Руссину погибнуть свободным латгальским князем.
Новгород и Псков в войне крестоносцев за Эстонию
К моменту начала деятельности Бертольда Венденского в Латгалии и первых походов в Эстонию взаимоотношения прибалтийских земель с Новгородом и Псковом были различными. Несомненно, прочной оставалась власть Пскова над латгалами Талавы, князья которых оказались вовлечены Бертольдом в конфликт с эстами. Как свидетельствует Генрих Латвийский, в Талаве не было собственного княжения. К талавскому князю Талибальду (Таливалдису) хронист ни разу не применяет титул «rex», а называет его «senior provincie», что ближе всего по значению к изначальному значению русского слова посадник – наместник, глава подчиненной территории. Вероятно, верховным сеньором Талавы считался князь Пскова, чьими данниками талавские латгалы были, по-видимому, еще с XII века. В том же положении псковских данников находилась и самая северо-восточная окраина Латгале – область Атзеле, которую иногда считают составной частью Талавы, иногда отдельной землей. В русских летописях эта земля и ее население именуется Очелой или Чудью Очелой (имя чудь обычно применялось русскими по отношению к эстонцам и другим финноязычным народам, но могло означать и «чужой» вообще).
О том, что к началу XIII века власть псковичей в северо-восточной Латгалии была крепкой, можно судить по свидетельству Генриха Латвийского о том, что жители этого края (видимо, прежде всего, знать) были крещены в православие. Это вряд ли было бы возможным, будь присутствие русских в этом крае номинальным или непостоянным. По иному обстояло дело у Новгорода и эстов. Данническая зависимость восточных эстонских областей от Новгорода сводилась к нерегулярному «полюдью» новгородских князей с дружинами в эстонские земли (Унгавию и Саккалу), больше напоминавшему стихийные походы Игоря Старого за данью к древлянам в середине X века. Ни опорных пунктов, ни наместников у Новгорода в Эстонии не было. Даже традиционно новгородская крепость Юрьев (Тарту) в указанное время была свободной от какого бы то ни было русского присутствия.
Походы в 1208–1210 годах меченосцев Бертольда и их латгальских союзников в земли своих эстонских данников новгородцы расценивали, как банальные грабительские набеги, так как венденские братья и латгалы поначалу действовали даже вопреки официальному главе государства епископу Альберту. О первой реакции из Новгорода и Пскова Хроника Генриха сообщает под 1210 годом:
«В то же время великий король Новгорода, а также король Пскова со всеми своими русскими пришли большим войском в Унгавнию, осадили замок Оденпэ и бились там восемь дней. Так как в замке не хватало воды и съестных припасов, осажденные просили мира у русских. Те согласились на мир, крестили некоторых из них своим крещением, получили четыреста марок ногат, отступили оттуда и возвратились в свою землю».
Тот же самый поход описывает и Новгородская Первая Летопись, но под 1212 годом (разница в датах возникла из-за использования источниками разных хронологических стилей): «на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдьскыи город, рекомыи Медвежию голову (Отепя), села их потрати, и приидоша под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя, и приидоша вси здрави».
Этот поход вряд ли можно рассматривать как вступление новгородского князя Мстислава Удатного в войну против Риги. И один, и другой источник говорят, скорее, о привычном рейде новгородцев за данью в Эстонию, мало чем отличающийся от тех, которые они совершали на протяжении XII века. Получив дань, войско Мстислава немедленно покидает пределы Эстонии. Немцы его совершенно не интересуют.
