– Только как мне вас лучше величать, Евгений Спиридонович? По метрике али вашим сумеречным именем – Шагрон?..
Глава 3
Париж встретил их музыкой весенних запахов, где в паровозный дым, металл и прочие вокзальные ноты решительно вторглись ароматы улиц, выпечки, дамских духов, конской упряжи и много чего еще. А еще здесь было так тепло, что захотелось немедленно избавиться от пальто. Невероятно, но всего лишь сутки назад их поезд пересекал снежную целину, а в Париже в это же самое время вовсю готовились зацвести каштаны!
Но больше всего Леонида, замершего на ступеньках вагона, удивила аура, не похожая ни на один российский город, включая суматошную Москву и холодный величавый Петербург.
Несмотря на множество темных пятен своей истории, многие из которых представляли собою и вовсе пятна засохшей крови, Париж был и оставался городом Светлых.
Их встречали две делегации, почтительно стоящие не то чтобы рядом, но и не слишком далеко одна от другой. От каждого Дозора были присланы по трое, и кое в чем они походили на московских провожатых. Евгения-Шагрона принимали немолодой маг в цилиндре, явно призванном компенсировать его низкий рост, рыжий дородный оборотень, даже в человеческом облике похожий на большого откормленного кота, и еще один Иной в кожаной фуражке и очках. Судя по всему тому, что узнал Леонид о соседе и его парижских знакомствах, то был коллега-автомобилист Себастьен.
Главным в трио Ночного Дозора явно был мужичок с роскошными бакенбардами, чем-то напоминающий Семена Павловича. Его сопровождали атлетически сложенный молодой человека в котелке и юная барышня в атласном платье, подчеркивающем тонкую осиную талию, в модной, слегка кокетливой шляпке с перьями.
Леонид невольно смутился. Любопытно, что бы на его месте почувствовал Брюс?
– Bonjour, monsieur Lumière! – приветствовали его.
Это смутило еще больше, как будто на вокзал прибыл сам изобретатель синематографического аппарата. Но потом Леонид вспомнил: его предупреждали, что так принято здороваться у французских ночных дозорных.
Иной помоложе, которого звали Жан, тут же подхватил увесистый аппарат.
Леонид неловко пожал протянутую руку девушки и с чувством – руку старшего. Хватка у того была сильнейшая, а размер ладони, ширина плеч и прижатые, сломанные уши выдавали бывшего борца. Имя у здоровяка оказалось Бернар, и почему-то Леонид вспомнил, глядя на него, породу очень больших собак, разводимую в Альпах. Он действительно оказался самым старшим и опытным – Иной третьего ранга. Жан обладал пятым, а у девушки по имени Мари был всего лишь седьмой.
Леониду опять стало неловко – в Дозоре он редко встречал Иных слабее себя, в Петербурге это были всего только лаборант научного отдела да истопник.
– Я назначена личным секретарем месье Брюса, – сказала девушка с изрядной толикой беспокойства. – Он не приехал?
Леонид не имел инструкций, что говорить в таком случае. Хотя перед Шагроном Яков Вилимович раскрылся легко.
Но все же гость нашелся:
– Позже вы его увидите. Я сам – ассистент месье Брюса.
– О, мы коллеги! – Леонида удостоили весенней парижской улыбки.
Ему захотелось немедленно запечатлеть эту улыбку на «Патэ». Или сделать фотографический снимок. Не имея большого опыта в общении с дамами, а тем паче с иностранками, он ни за что не признался бы мадемуазель в своем внезапном желании сделать ее героиней, возможно, целой серии портретов. Интуитивно догадываясь, что барышням должно быть приятно внимание человека, вооруженного камерой, от одной только мысли о подобном предложении Леонид тушевался. Хотя француженка приглядывалась к русскому гостю вполне благожелательно.
Для Шагрона был подан рычащий мотором «Панар Левассор», за руль уселся, блестя очками, Себастьен. Ночные сантинель вместе с российским коллегой сели в конный экипаж.
Из открытого ландо ассистент старого алхимика мог любоваться городом, о котором столько читал и слышал. Больше всего ему хотелось увидеть даже не выставку, а новое техническое чудо – башню Эйфеля. Говорили, ее теперь видно едва ли не отовсюду, однако на глаза этот триумф инженерии попадаться не спешил. Леонид уже готов был попросить проехать как-нибудь вблизи стальной этажерки (так он подумал, впервые увидев изображение в газете), как вдруг Бернар повернулся к кучеру и что-то быстро сказал. Кучер, разумеется, тоже Иной, подхлестнул, и экипаж прибавил ходу… так, будто участвовал в скачках и теперь резко набирал утраченное преимущество. Леонид вцепился в коробку с друзой и боязливо оглянулся на багаж, туда, где был закреплен аппарат.
Ландо, все набирая и набирая скорость, мчалось по оживленной улице.
– Зов Градлона, – пояснил Бернар, придерживая шляпу.
Ассистента Брюса известили в Москве, что Градлон – сумеречное имя французского Пресветлого коннетабля, главы Ночного Дозора Парижа.
Внезапно перед экипажем словно из ниоткуда выросла повозка, груженная каким-то скарбом, со множеством коробок и ящиков. Леонид рефлекторно дернулся к сидевшей рядом Мари: закрыть собой, удержать – все что угодно, ведь столкновение было неизбежным!
Девушка посмотрела на него недовольно, а сама даже не шевельнулась.
Мир вокруг стал похож на кинематографическую пленку, только двигалось все на ней отнюдь не так поспешно, как бывает на полотнище экрана, а, напротив, слишком медленно.
Ударил холод Сумрака.
Экипаж насквозь прошил размытую повозку, не сбавляя хода. Леонид увидел кругом город, какой никогда не смогут перенести на экран братья Люмьер. Этот Париж ничем не отличался от самого себя в привычном человеческом мире, кроме, пожалуй, одного, и дело было не только в отсутствии цвета.
Исчезла вся парижская суматоха, мельтешение людей, патрульные на велосипедах, омнибусы и мальчишки с газетами. Все это превратилось в расфокусированные пятна разных тонов черного, серого и белесого. Город предстал в таком виде, какого никогда не должно было случиться в реальности: голым, безлюдным архитектурным ансамблем, который не осветят лучи весеннего солнца.
Единственным цветным пятном тут, кроме экипажа и его пассажиров, были целые клумбы, газоны и живые изгороди синего мха.
Город жил эмоциями, наверное, как ни один другой на свете.
Однако не меньшее изумление у Леонида вызвал сам экипаж. Тот неуловимо преобразился, сиденья сделались куда менее удобными, зато скорости ощутимо прибавилось. А самое главное – конная пара. Чтобы пройти через Сумрак вместе с конем, всаднику требовалось немалое искусство. Чтобы въехать туда на повозке, требовалось искусство вдвое большее. Лошадей, как правило, приходилось зачаровывать, потому что выдержать шок перехода из реальности в реальность без вреда для психики из всех земных существ могут только люди и кошки.
С этими лошадьми сделали что-то еще. Их словно окутало мерцающее свечение, а над спинами выросли полупрозрачные крылья. Казалось, в их трепетании и заключен секрет быстрого перемещения экипажа. Вместе с тем Леонид видел чрезвычайно ясно, что это все же обыкновенные кони, а не какие-то сумеречные твари. Существование которых, кстати, не было доказано наукой Иных, как не доказано человеческой наукой существование какого-нибудь морского змея.
