– Как и в крови Николь Хансен, в ее крови обнаружен флунитразепам.
– Рогипнол, – сказала Трейси.
То, что убийца пользуется рогипнолом, было специфической деталью, которая могла помочь им при опросе свидетелей.
Фанк продолжил:
– Будучи связанной, жертва удерживает положение лишь до тех пор, пока усталые мускулы не начнет сводить судорогой. Единственный для нее способ облегчить боль в мышцах – это выпрямить ноги. Что приводит к затягиванию петли на шее и уменьшению доступа кислорода. Постепенно жертва теряет сознание.
– Сколько она могла продержаться?
– Трудно сказать, ведь она подвергалась большому стрессу.
– А что за ожоги у нее на ступнях? – спросил Кинс.
– Определенно от сигарет, – ответил Фанк.
– Но на Николь Хансен таких следов не было?
– Нет.
– Значит, что-то изменилось, – сказала Трейси. – А других следов насилия на ней нет: заживших шрамов или синяков? Может, она была из тех, кто любит над собой поиздеваться?
– Больше ничего, – сказал Фанк.
– Сколько нам ждать конечного результата токсикологии?
– Лаборатория обещала заняться им в первую голову, вместе с мазками из вагины и бактериальным посевом. Однако я не думаю, что результат подтвердит факт сексуального насилия. – Фанк медленно выдохнул.
Серийный убийца менял подход к расследованию в целом. Ставки были слишком высоки, необходимость ареста возрастала экспоненциально, а последствия ошибки, в результате которой убийца оставался на свободе, грозили стать фатальными для многих.
Трейси взглянула на часы.
– Хорошо бы нам встретиться с семьей Вероники.
Фанк откатился от стола вместе со стулом.
– Ширли и Лоренс Беркман. Живут за городом, в Дювале.
– Вы с ними уже виделись? – спросила Трейси.
Стюарт покачал головой:
– Нет, говорил с матерью по телефону.
– Как она приняла новость?
– Она была потрясена. С отцом я не разговаривал.
– С отчимом, – сказал Кинс. – Есть причины подозревать, что это из-за него она сбежала из дома.
Фанк вывел их в безукоризненно чистый коридор, в дальнем конце которого была комната ожидания для родственников. Толкнув дверь, они вошли и оказались в уютно обставленном помещении с приглушенным светом, которое как небо от земли отличалось от холодной и обшарпанной зоны ожидания в предыдущем здании. Мужчина и женщина средних лет стояли каждый у своего окна и смотрели на улицу; заслышав звук открывающейся двери и шаги, они повернулись к окнам спиной. Трейси сразу оценила Ширли Беркман как женщину лет пятидесяти пяти, которая пытается сойти за тридцатипятилетнюю. Ее синие джинсы в обтяжку были заправлены в черные до колен сапоги. Белая блузка открывала конопатую грудь. На лице – яркий макияж, на руках – коллекция колец и браслетов. Трейси невольно спросила себя, была ли она уже в таком виде, когда услышала известие о смерти дочери, или накрасилась и надела бижутерию специально для выезда в город.
Лоренс Беркман был обладателем пышной седой шевелюры и аккуратно подстриженной бородки. Черная кожаная куртка с разноцветной аппликацией, синие джинсы с заутюженными стрелками, как на брюках, спускались на ковбойские сапоги. Украшения из серебра тоже были ему по вкусу – как и молоденькая падчерица, если верить Эрлу Кину.
Фанк представился сам, затем представил Трейси и Кинса. Ширли протянула вялую ладонь. Лоренс не отрывал своей руки от ее спины, как будто боялся, что без него жена упадет.
– Это Вероника? – спросил Лоренс у Кинса.
– Мы так думаем, – был ответ.
– Нам нужно, чтобы вы ее опознали, – сказал Фанк.
Ширли повернулась к Кинсу:
– Это вы ее нашли?
– Да, мы, – ответил он.
– Что с ней случилось? – спросил Лоренс. Трейси уловила техасский акцент – легкий намек на гнусавость – и еще что-то вроде скрытого раздражения или даже гнева.
– Об этом мы поговорим позже, – сказал Кинс.
Фанк выдал Беркманам заученный спич на тему, как это тяжело – увидеть близкого человека мертвым, и предупредил, что, возможно, они почувствуют дурноту. Затем он объяснил, что тело Вероники сейчас в прозекторской, под простыней.
– Я подожду, когда вы скажете мне, что готовы. И покажу вам только лицо.
Когда Беркманы покивали в знак того, что все поняли, Фанк повел их в прозекторскую. Трейси и Кинс уважительно держались позади. Ни мягкий свет, ни ухищрения декораторов не могли ничего поделать с жестокой профессиональной реальностью: с холодными раковинами для мытья рук после вскрытия, со стальными столами. Новенький блестящий линолеум отражал свет флуоресцентных ламп так подробно, что впору было перепутать, где тут потолок, а где пол.
Подчиненные Фанка положили тело Вероники на дальнюю от входа каталку. Несмотря на покрывавшую ее простыню, Трейси сразу поняла – Стюарт выпрямил ноги и руки девушки, так что матери не придется видеть дочь кривой и скрюченной. Это ее порадовало.
Ширли Беркман встала у края каталки, крепко обхватив себя руками. Лоренс продолжал обнимать ее за плечи. Фанк встал с другой стороны и положил руку на простыню. Когда Ширли едва заметно кивнула, Стюарт опустил простыню. Рука матери взметнулась к лицу, и тихие слезы пролились из глаз и потекли по щекам, но она не упала и даже не отвернулась. Не закричала, отрицая очевидное. У нее был вид измученный и смирившийся, как будто она давно уже жила, представляя себе нечто подобное.
– Это Вероника, – сказал Лоренс, лоб его был нахмурен, глаза сухи.
Фанк хотел было вернуть простыню на место, но мать протянула к нему руку, и он отступил. Ширли стряхнула с плеча руку Лоренса и наклонилась к дочери.
– Ширлз, – сказал Беркман.
Но жена не обращала на него внимания. Она нежно гладила Веронику по лбу, по щекам, легко касалась ее волос. Взгляд у нее стал таким задумчивым, как будто она вновь пережила те моменты, которые когда-то были у нее с дочерью общими, а теперь погрузилась в раскаяние. Эта картина так поразила Трейси, что у нее даже дух занялся, как будто ее ударили под дых, и она густо покраснела. В горле стоял ком. На глаза навернулись слезы. У них с Сарой не было такого момента, ни она, ни ее родители так и не смогли с ней проститься. Трейси винила себя за это. Винила за то, что не была с Сарой, когда ее похитили. А сейчас она чувствовала себя виноватой в том, что не успела схватить Ковбоя, и он снова убил, принеся боль и горе еще одной семье. Кинс, видя, что она вот-вот расплачется, послал ей укоризненный взгляд, и Кроссуайт усилием воли вернула себе самообладание.
Ширли в последний раз коснулась губами щеки дочери, вытерла слезы и отступила. Фанк вернул простыню на место.
