Первое предзнаменование сверхъестественных событий, случившихся позже, было отмечено 22 июля, но тогда оставлено почти без внимания. Случай был простой и ничтожный, странно, что на него вообще обратили внимание, ибо, хотя я и поселился в древнем замке, мне чужда была мнительность, а в слуги я нанял людей разумных и трезвомыслящих, Тем более, что все в замке, кроме каменных стен, было сделано заново.
Я запомнил, что мой старый флегматичный кот, чьи повадки были мне хорошо известны, казался неестественно возбужденным и беспокойным. Он нервно бегал из комнаты в комнату и постоянно что-то вынюхивал. Я понимаю, что звучит это предельно банально – как неизменная собака в романе о привидениях, которая рычанием предупреждает хозяина о близости появления призрака, – но забыть этого не могу.
На следующий день ко мне в кабинет, расположенный на втором этаже, с арочными сводами, темными дубовыми панелями и трехстворчатым готическим окном, выходившим в пустынную долину под известковой скалой, зашел слуга и пожаловался, что все кошки в доме ведут себя беспокойно. Я тут же припомнил, как Ниггерман крался вдоль западной стены и скреб когтями новые панели, покрывающие старую каменную кладку.
Я ответил слуге, что, должно быть, камни под панелями испускают запах, неуловимый для людей, но воздействующий на тонкое обоняние кошек. Я действительно так думал, и, когда слуга предположил наличие мышей или крыс, я ответил, что их здесь не было триста лет, и что даже полевые мыши не могли бы сюда забраться. В тот же день я заехал к капитану Норрису, и он уверил меня, что было бы невероятно, если бы полевые мыши ни с того, ни с сего вдруг устремились бы в каменный замок.
Вечером, поговорив, как обычно, со слугой, я ушел в спальню западной башни, которую выбрал для себя. Из кабинета в нее вела старая каменная лестница и короткая галерея, отделанная заново. Сама спальня была круглая, с высоким потолком, со стенами без деревянной обшивки, но задрапированным гобеленами, которые я сам выбрал в Лондоне.
Впустив в комнату Ниггермана, я закрыл тяжелую готическую дверь, разделся при свете электрической лампочки, имитирующей свечу, потом выключил свет и улегся на кровати с пологом, а в ногах у меня поместился Ниггерман. Полог я не задернул и лежал, глядя в узкое окошко. В небе потухала заря, и ажурные узоры окна красиво проступали сквозь шторы.
Должно быть, я заснул, потому что помню, что из приятного забытья меня вывело резкое движение вскочившего со своего места кота. Я увидел в тусклом свете его силуэт – голова вытянута вперед, передние лапы чуть подогнуты, задние выпрямлены и напряжены. Он, не отрываясь, смотрел куда-то в стену, западнее окна. Сначала я не увидел там ничего особенного, но все же мое внимание оказалось прикованным к той же точке.
Приглядевшись, я понял, что кот волновался не напрасно. Мне показалось, что драпировки на стенах двигаются, но утверждать это не могу. В чем я могу поклясться, так это в том, что за ними я слышал тихую возню, похожую на мышиную или крысиную. Через секунду кот прыгнул на один из гобеленов и сорвал его на пол, обнажив старую стену, на подновленной штукатурке которой не было никаких грызунов.
Ниггерман, раздирая когтями гобелен и пытаясь время от времени просунуть лапу между стеной и дубовым полом забегал вдоль стены. Он ничего не нашел и нехотя вернулся ко мне на кровать. Я за все это время не двинулся с места, но заснуть потом уже не мог.
Утром я опросил всех слуг, но никто не заметил ничего странного, лишь кухарка вспомнила, что кошка, спавшая у нее в комнате на подоконнике, вдруг взвыла, разбудив ее, а потом выскочила в открытую дверь и понеслась вниз по лестнице. Я подремал до обеда, а потом поехал к капитану Норрису, который был заинтригован моим рассказом. Эти происшествия – сколь незначительные, столь и необычные, – будили его воображение, и он тут же припомнил некоторые местные мистические поверья. Основываясь на них, Норрис дал мне крысиный яд и несколько мышеловок, и по приезде домой я послал слуг расставить их по замку.
Заснул я рано, но вскоре пробудился от страшного сна. С большой высоты я смотрел в полуосвещенный грот, где, по колено в грязи, белобородый демон-свинопас гонял каких-то полуистлевших, дряблых зверей, вид которых вызвал у меня неописуемое отвращение. Затем он остановился, кивнул кому-то головой. Тут же огромная стая крыс скатилась с края пропасти, чтобы пожрать и его, и зверей.
Меня разбудили движения Ниггермана, который, как обычно, спал у меня в ногах. Мне сразу стало ясно, почему он выгибает спину, шипит и, выпуская когти, царапает мне ноги, – отовсюду слышалось, как по замку шныряют огромные, голодные крысы. Заря потухла, и в темноте я не мог разглядеть – двигаются ли уже восстановленные драпировки, и поэтому поскорее включил свет.
Как только лампочка зажглась, я увидел, что все гобелены колышутся таким образом, что их оригинальные узоры напоминают пляску смерти. Это движение, а вместе с ним и звуки прекратились в один момент. Вскочив с кровати, я схватил ручку от металлической грелки с углями, пошуровал ей за гобеленам и приподнял один их них. Там ничего не было, только оштукатуренная стена, даже кот перестал нервничать. Я осмотрел поставленную в моей спальне мышелову. Все ходы захлопнулись, но мышеловка была пуста: даже клочка шерсти не осталось.
О том, чтобы снова лечь спать, не могло быть и речи, и поэтому я, взяв свечу, пошел с котом по галерее к лестнице, спускающейся в мой кабинет. Но едва мы дошли до каменных ступенек, как Ниггерман ринулся вперед и исчез. Когда я сам сошел в кабинет, то сразу же услышал звуки, которые невозможно с чем-либо спутать.
Дубовые панели кишели крысами, а Ниггерман метался с яростью охотника, теряющего добычу. Я зажег свет, но на этот раз шум не прекратился. Крысы продолжали свои игрища, топая с такой силой, что я мог определить общее направление их движения. Происходила грандиозная миграция этих животных откуда-то сверху в подвал, или еще глубже.
Я услышал шаги в коридоре, распахнулась дверь и появились двое слуг, Оказалось, что и все остальные кошки вдруг начали шипеть и выгибать спины, а потом унеслись вниз по лестнице и сейчас мяукали и скреблись у двери в подземелье. Я спросил, не слышали ли слуги крыс, но они ответили отрицательно, Я хотел, было, обратить их внимание на шорохи, но тут заметил, что они прекратились.
Сопровождаемый слугами, я спустился к двери в подземелье, но кошки уже разбежались. Я решил обследовать подземелье позже, а пока только осмотрел мышеловки. Все они сработали, но никто не попался. До утра я сидел, задумавшись, в кабинете, отмечая, что звуки слышали только кошки и я, и вспоминая все известные мне подробности легенд о замке.
До полудня я проспал в библиотеке в мягком кресле, которое поставил там в ущерб средневековым интерьерам, а потом позвонил капитану Норрису с тем, чтобы он приехал и помог обследовать подземелье.
Мы не нашли ничего примечательного, разве что нас взволновал тот факт, что подземный склеп был по-видимому построен руками римлян. Низкие арки и массивные столбы были подлинно римскими – не то, что грубые сакские постройки – гармоничными и стройными, напоминавшими об эпохе цезарей. На стенах было множество описанных археологами надписей, например: «ВЛАД… ВРЕМ… ПРОТИВ… ПОНТИФИК… АТИС…» При упоминании об Атисе я вздрогнул, вспомнив, что читал у Катулла о жутких обрядах в честь этого восточного божества, чей культ был смешан с почитанием Кибелы. При свете фонарей мы с Норрисом без особого успеха попытались разобрать полустершиеся рисунки на прямоугольных каменных блоках, служивших алтарями. Мы вспомнили, что один из рисунков, солнце с лучами, датировался учеными доримским периодом. Значит, алтари были взяты римскими жрецами из более древнего храма коренных жителей, стоявшего на этом месте. На одном из алтарей меня привлекли коричневые пятна. Состояние же поверхности самого большого из них указывало, что на нем разводили огонь- там, вероятно, сжигали жертвы.
