На платформе позади трактора стоял тщедушный чудак в форме полиции штата, малый, состоявший по большей части из коленок и адамова яблока, который, орудуя вилами, укладывал рядком тела. Он приостановился и махнул своей серой фетровой шляпой в знак того, что понял.
Главный охранник глянул с высоты мне в лицо и произнес:
– Вообще-то вам не следовало бы ходить по этой дороге. Мы находимся в состоянии чрезвычайного положения. Если только кто-то не умирает, вам не следует выходить из дому.
– Никто не умирает. Уже умерли. Моя подруга и ее мать погибли в этой грозе, и я отправилась в Денвер сказать об этом ее отцу.
Коп отвернулся от меня и головой покрутил. Как игрок команды, которая только что упустила на последних минутах большое преимущество. Соболезнований он не выразил, зато сказал:
– Вы намеревались от Боулдера до самого Денвера пешком идти? А если опять дождь?
– Спрячусь под машиной, полагаю.
– Порой бывает трудно отличить приличие от глупости. Я вот не уверен, по какую сторону разделительной черты этот случай выпадает. Но я прихвачу пару своих ребят с трассы, и если наткнусь на шайку похитителей девушек, то сообщу по радио. Полицейский Диллетт домчит вас до Денвера на своем тракторе. Ему все равно тащить в город полный груз мертвяков. А вам придется обратиться там к властям с заявлением.
– Слушаюсь, сэр. А вы-то, парни, что станете делать, если дождь пойдет? Что все вы станете делать?
– Уйдем в укрытие и опять примемся мести, когда дождь кончится. Если дороги не свободны, то какой в них прок? Если власть не способна поддерживать движение на дорогах, какой же вообще прок от власти? – Он с тоской глянул в небо и продолжил: – Не станет ли это печальной эпитафией миру? Демократия отменена по случаю дождя. Сезон человечества приостанавливается впредь до последующего уведомления. – Если он и понимал, что заговорил на языке поэзии, то его сожженное солнцем жесткое лицо Юла Бриннера этого не выдало.
– Так точно, сэр. Будем уповать на солнце.
– И постараемся не тревожиться о том, как мы будем выращивать урожай, когда облака станут орошать землю камнями вместо воды.
– Так точно, сэр.
Я прохрустела по рассыпанному гравию из тысячи блестящих бриллиантами игл, поприветствовала Диллетта, тщедушного чудака на платформе. Он взобрался на бампер и осмотрел мой скальп.
Странно говорить, но то было лучшее время за все долгие, угрожающие, кошмарные выходные. Я приглянулась Диллетту, который был неуклюж и нескладен, как Пугало в «Волшебнике из Страны Оз», – и столь же дружелюбен. Натянув перчатки из латекса, он зашил все раны на моем скальпе, действуя до того легко и осторожно, что я не чувствовала никакой боли и поразилась, когда он закончил операцию. После этого он спросил, не хочу ли я апельсиновой содовой и сандвич с куриным салатом. Я проглотила и то, и другое, сидя на бампере трактора-тягача под дневным светом, сиявшем на моем лице. Сандвич был из прогретых солнцем ломтиков ржаного хлеба, а содовая – ледяной во вспотевшей банке, и на какое-то время я ощущала себя почти человеком.
Один зэк (про таких толстяков говорят: жутко ожиревший) сидел на платформе с мертвецами. Сапога на правой ноге у него не было, нога была перетянута бинтами, будто мумия. Фамилию его – Тиздейл – я расслышала, но о нем самом узнала немного – тогда, во всяком случае. Заговорил он лишь много позже.
Только я проглотила последний шипуче-сладкий глоток содовой, как из рации на бедре Диллетта раздался вялый, прерываемый помехами голос. Говорил Юл Бриннер:
– Диллетт, слушаешь? Прием.
– Записываю.
– Взял здесь троих белых мужского пола в блестящих серебристых одеждах. Утверждают, что попали в засаду, устроенную той леди, что с тобой, и ее психическим дружком, мистером Икс. Я беру их под арест. Если с обвинением в похищении не прокатит, мы их все равно прижмем за преступления против общественного вкуса. Не мели языком и доставь платформу в Денвер. Хочу напомнить тебе о необходимости заехать на Аптаун-авеню и забрать груз для Ледового центра. Если фото того, что ты везешь, вечером покажут по Си-эн-эн, то для тебя счастьем будет поработать регулировщиком. Это приказ самого губернатора, слышь? Прием.
– Срисовал, – произнес Диллетт. Я отметила: ни один из них не произнес слово «труп».
Диллетт с Тиздейлом за несколько минут укрыли старым брезентом свой урожай мертвецов и закрепили тела амортизирующими тросами. Потом все мы забрались в кабину Чуда-Юда-Трактора, тучный зэк уселся посредине. Диллетт наручниками прицепил запястье Тиздейла к стальной планке под панелью.
Чудо-Юдо Диллетта был размером с сарай на колесах, и когда я оказалась в кабине, то вознеслась на полных девять футов над дорогой. Это вам не маленький семейный тракторишко. Когда он тронулся, то взревел так, что я подумала, у меня зубы из десен вылетят.
– Вы что натворили? – спросила я Тиздейла.
– Голову домовладельцу нашему ножовкой снес, – весело сообщил он. – Это была самооборона, но нигде не найти присяжных, что не были бы настроены против людей, борющихся со своим весом.
– Согласна, – кивнула я. – Я-то спрашивала, что у вас с ногой?
– А-а. Наступил на восьмидюймовую иголку. Пропорола мне подошву и вошла прямо в пятку. Черт бы побрал мои избыточные телеса. Как какая беда в моей жизни, так обычно причина в ожирении.
– Ничего себе! Восемь дюймов? Вы меня разыгрываете?
– Нет, – ответил за зека Диллетт. – Я сам ее вынимал. Она была размером с моржовый клык.
– Не знала, что иголки могут быть такими большими.
– Она еще про Энид не слышала, – сказал Тиздейл.
Диллетт помрачнел и печально кивнул.
– А что с Энидом? Энид, это тот, что в Оклахоме?
– Его нет, – сказал Диллетт. – Там осколки выпали размером с морковь. Людей в домах убивало! Гроза минут двадцать бушевала, а говорят, половину населения города повыбило. Грозы рвутся на восток и делаются все хуже и хуже. Искристая пыль, та гадость, что в кристаллы вырастает, западными ветрами разносится по всей стране.
– Нельзя сказать, что нас не предупреждали, – довольным тоном заметил Тиздейл.
– Когда это нас предупреждали, что может пойти дождь из иголок? – обратился к нему Диллетт. – Может, по каналу погоды передавали, да я пропустил?
– Глобальное изменение климата, – сказал Тиздейл. – О нем уж сколько лет говорят. Ал Гор. Билл Най
[108]. Мы просто не желали их слушать.
