Акосте, казалось, нипочем было бы улыбнуться еще шире, но ей это удалось.
– Просто для сведения, дорогуша. Не вздумай чего натворить, что тебя до беды доведет, слышь? Поверь, как бы сильно мне ни хотелось, чтоб ты вовеки мне больше на глаза не попался, тебе еще сильнее не хочется еще разок меня увидеть.
1 июля 2013 г.
В день рождения Джима Хёрста Келлауэй ехал из Сент-Поссенти сквозь дымку, поглядывая на пассажирское сиденье, где лежал маленький пустячок для старого друга.
Дымку натянуло по всему шоссе: серая, режущая глаза пелена, доносившая вонь горящего мусора. Устроили пожар детишки, за несколько дней начавшие праздновать 4 июля, бросавшиеся друг в друга петардами на какой-то свалке позади стоянки своих домиков на колесах. Теперь пожар охватил где-то около трех тысяч акров: национальный лесной заповедник Окала занялся, как куча соломы.
Сельский дом Джима Хёрста стоял в четверти мили от шоссе, в конце вымощенной гравием дороги, и со всех сторон был окружен черной мангровой и болотистой землей. Всего лишь в один этаж, с местами провисшей крышей, дом сплошь порос мхом и плесенью, его водостоки были забиты листьями. Пластиковая обшивка покрывала левую часть постройки, сайдинг местами отвалился, и окна зияли провалами на месте вырванных зубов. Так было уже три года. Джим наскреб деньжат и взялся было за перестройку дома, но денег, чтоб завершить ее, не хватило. Огни были погашены, да и фургончика под инвалидную коляску не было видно на месте, так что, если бы Келлауэй не слышал пальбы на заднем дворе, то вполне мог бы подумать, что дома никого нет.
Он обошел незаконченную сторону строения. Крупные листы пластика несвязно болтались под ветром. Выстрелы раздавались с постоянством метронома, отсчитывающего четыре четверти. Стрельба прекратилась, как раз когда он, обогнув угол, вышел на задний двор.
Джим Хёрст сидел в электрическом кресле-каталке, на земле рядом стояла жестянка на шесть пачек патронов, две такие же, уже пустые, валялись в траве. На коленях у Джима лежал небольшой автомат с хитрым прицелом и съемным магазином. Сбоку к каталке была прислонена винтовка «АР»
[40]. У Джима оружия навалом. Всего полно. В гараже у него в подполье под верстаком припрятан легкий ручной пулемет М249. Похожий на тот, что стоял на их «Хамви»
[41], за которым они шесть месяцев сидели плечом к плечу во время заварушки в Заливе. Впрочем, Келлауэя в тачанке не было, когда та наскочила на русскую мину, которая разорвала почти пополам и машину, и самого Джима Хёрста. Тогда Келлауэя уже перевели в военную полицию, и единственным, что под ним разлетелось в прах, было его будущее в армии.
– Я фургончика не увидел. Подумал, может, ты забыл о моем приезде и отправился куда, – сказал Келлауэй. – С днем рождения тебя.
Джим обернулся и протянул руку. Келлауэй подкинул ему бутылку односолодового «Боумора» 29-летней выдержки. У виски был славный, отдающий медью и золотом цвет, будто кто-то сподобился гнать спиртное из восхода солнца. Джим, подняв бутылку за горлышко, полюбовался им на просвет.
– Спасибо, кореш, – произнес он. – Мэри купила лимонный торт в супермаркете. Съешь кусочек и приходи с моей новой игрушкой поиграть. – И поднял с колен пистолет.
То был серый «вебли-скотт» с лазерным прицелом – прямо как в шпионском фильме. У бедра Джима стояла коробка с патронами, пули которых ядовитыми грибами раскрывались, попадая в мягкие ткани.
– Мэри подарила? Вот это любовь.
– Нет, кореш, это я себе подарил. Она мне простату огладила, вот каков был ее подарок.
– Это как, пальцем в задницу? – уточнил Келлауэй, силясь скрыть отвращение.
– У нее вибратор есть. Он и отсос на мой член – все это срабатывает. Вот это – любовь. В особенности когда для нее это не столько секс, сколько прочистка засора в трубе. – Джим рассмеялся, но смех сразу перешел в натужный, хрипящий кашель. – Иисусе, а все куренье, етить его мать!
Келлауэй взял бутылку виски с колен Джима:
– Я стаканы принесу.
Ударом распахнул сетчатую дверь и оказался на кухне, где за столом сидела Мэри, худенькая (кожа да кости) женщина с глубокими морщинами вокруг рта и волосами, когда-то пышными и блестящими, каштановыми, но с тех пор давно поредевшими и обретшими мышиный оттенок. Она отстукивала эсэмэску и головы не подняла. Мусорное ведро было полно до краев, сверху лежал взрослый памперс, а в кухне стоял смрадный запах испражнений. Мухи жужжали и над мусором, и над лимонным тортом на столе.
– Я тебе стакан виски налью за кусок торта.
– Продано, – бросила она.
Он пошарил в шкафчике на стене, нашел несколько кофейных чашечек. Налил в одну на палец виски и сел рядом с хозяйкой. Когда наклонился, усаживаясь, заметил, как в эсэмэску она вбила целый рядок сердечек.
– А где фургон? – спросил.
– Забрали.
– Что значит – забрали?
– Мы полгода тянем с выплатами, – пояснила Мэри.
– А как же ветеранское пособие?
– Он потратил его на другие нужды.
– Какие другие нужды?
– Одной из них он в данный момент на курок жмет. – Снова раздались выстрелы. Оба на кухне слушали, пока стрельба не прекратилась. Мэри вздохнула:
– Ему больше по душе одну из своих игрушек дрючить, чем меня.
– Прелестная мысль, Мэри. Хочу спасибо сказать, что ты такой образ мне в башку вбила.
– Знаешь, может, если б он одну-две из них продал, так у нас в гостиной и окна были бы вместо дыр в стенах. Прелесть, должно быть. Жить в доме с окнами.
Келлауэй отрезал два куска торта. Отрезая, склонился еще раз заглянуть в ее телефон. Она на него не взглянула, зато телефон перевернула так, что экран уткнулся в стол.
– Джим уже кусок съел утром. Ему еще один не нужен.
– Нет?
– Вес у него лишний и диабет, ему и первый-то кусок ни к чему был. – У Мэри был усталый вид, темные круги под глазами.
– Как же вы без фургона-то обходитесь? – спросил он.
– Есть приятели с моей работы, которые не прочь помочь с поездками.
– Вот, значит, кому ты сейчас эсэмэску отправляла? Приятель с работы?
Мэри подняла голову, поймала его взгляд своими потухшими кроткими глазами.
– Как твой малец-то? Привыкает видеться с отцом только в определенное судом время и под надзором? Для вас обоих небось ни то ни се. Прям семейные свидания в тюрьме.
Келлауэй положил кусок торта на тарелочку для Джима и еще один – на тарелочку для себя и вышел, зажав кружки под одной мышкой, а виски – под другой.
