– Я не опубликую ничего из того, что ты не захочешь, чтоб я публиковала.
– Короче, у нас в «БИГ» корзинка мусорная есть, и мы в баскет играли. Проигравший должен был заплатить за фраппучино победителя, но победитель должен сходить за ними.
– Это когда в последний раз ты за него платил? – спросила подружка Сара с явной поддразнивающей гордостью.
– Ирвинг в порядке. И мне приходилось иногда платить. Впрочем, у него с левой не все получается. Так что… ну да, обычно он платит, а я приношу.
– Я и это не стану печатать, – уведомила Лантернгласс. – Не хочу выдавать секрет твоей выигрышной стратегии.
Малый опять заулыбался и еще больше понравился журналистке. Она опять подумала, что он из Черно-Голубой – не потому, что выражается по-уличному, а потому, что не выражается. Говорит без усилий, но с определенной заботой о стройности речи. Лантернгласс был знаком позыв отбирать слова с точным прицелом. Он проистекал из тревожной уверенности, что единственная запинка в речи способна выставить тебя таким, будто ты на углу дурь толкаешь. Айша целый год обучалась журналистике в Лондоне, делая кое-что из того, чего так и не пришлось делать Колсону, и, пока жила там, прочла очерк об английской системе классов. Англичане, узнала она, сортируются по языку. Ты понимаешь, кто перед тобою, барин или дурень, стоит тому лишь рот открыть и заговорить. И это еще более справедливо по отношению к черным в Америке. Человек сложит впечатление о тебе, стоит только произнести «привет», просто по тому, как ты это выговоришь.
Окелло продолжил:
– Я обратно в «БИГ» шел, когда она прошла. Мы прошли мимо друг друга на большом пролете лестницы центрального зала. Я вниз спускался, а она вверх поднималась. Мне пришлось пару раз на нее глянуть, потому как она что-то подтягивала высоко у себя на ноге. Типа, подумал я сначала, с чулком возится. Только это кобура была. Типа набедренной кобуры. Она стащила ее, как раз когда я мимо прошел. Еще она плакала. Хоть она и в солнечных очках была, это замечалось: у нее тушь под глазами текла.
– Как она выглядела?
– Крошка. Блондинка. Настоящая красотка. По-моему, ее Бекки звали. Или Бетти? Нет, почти наверняка – Бекки.
– Откуда ты имя знаешь?
– Она в «Бриллиантах посвящения» работала, там же, где стрельбу устроила. В последнюю субботу каждого месяца перед открытием по всему торгцентру назывались лучшие работники. Родж Льюис, хозяин ювелирного, раз ей дал награду. «Лучший работник месяца», что-то в этом духе. Она его первым убила. По крайней мере, так, думаю, оно случилось. Он кричал как раз перед первым выстрелом. Знаю, что он мертвый. Видел, как его вывозили.
– Вернемся немного. Она прошла мимо тебя по лестнице. У нее был пистолет. Что дальше?
– Я обернулся, вслед ей смотрел. Может, даже вслед за нею двинул. Посмотреть, что она… ой!
Его подружка ткнула ему кулаком в плечо:
– Козел! У нее ж пистолет был, на фига! – И ударила его второй раз.
Малый потер плечо и, когда продолжил рассказ, обращался уже столько же к Саре, сколько и к Лантернгласс.
– Я не слишком близко за нею шел. В любом случае, она от меня оторвалась. Еще минута, и я стал думать, что надо бы кого-то из охраны найти. Я повернул обратно к лестнице, и тут услышал, как мистер Льюис закричал и пистолет хлопнул. Я бросился на ступени и замер. Потом услышал, как закричал мистер Келлауэй… он главный в охране торгцентра… и еще выстрелы.
– Помнишь, сколько?
Окелло сощурил один глаз, воздев другой к небу.
– Сначала три. Это когда она убила Роджера Льюиса. С минуту после этого – еще один выстрел, и такой звук типа свалилось что-то, и пятый выстрел. А потом, минут пять спустя, еще два.
– Ты уверен? Целых пять минут между пятым выстрелом и последними двумя? В стрессовой ситуации довольно легко потерять счет времени.
Окелло покачал головой:
– Не-а. Четыре-пять минут. Я знаю, потому как переписку с Сарой вел, так что можете время у меня на телефоне посмотреть.
Лантернгласс кивнула, но в ответе его усомнилась. Очевидцы очень быстро перестраивают воспоминания в россказни, и россказни эти всегда хотя бы частично содержат вымышленные, трагедийные толкования лишь вполовину запомнившихся фактов.
– Так было. – Окелло опять пожал плечами. – Я пластом лежал, а через еще пару минут полиция пошла в атаку по ступеням вверх в своей броне, с пулеметами, готовая с половиной ИГИЛ
[51] сразиться. Единственное, кому от них досталось, так это моей руке. Один полицейский, пробегая мимо, наступил на нее. – Он помолчал, затем головой тряхнул. – Эту часть тоже можете выпустить. Они шли жизни спасать. Притом им было известно, что они могут попасть под шквальный огонь. Не хочу их оскорблять. Врач «Скорой» осмотрел мне руку, пока я показания давал. Все кости целы.
– И ты выбрался, и ты в порядке, – сказала Сара и вытянулась на цыпочках, чтоб чмокнуть его в щеку. – И не вздумай спорить, а то могу тебе сосок скрутить
[52].
Окелло ухмыльнулся, губы его нашли ее губы, и, сама того не желая, Лантернгласс пришла к выводу, что «ОЙ, ВКУСНЯТИНА» девчушка что надо.
– Спорить с чем? – спросила журналистка.
– С тем, что все у него всегда ОК, – ответила Сара, закатив глаза. – Все его и его глупого папаши шутки.
– У меня сейчас все ОК больше обычного. То есть мне совсем не о’кей, что младенец погиб…
– Младенец? – спросила Лантернгласс.
Малый опустил глаза, и неожиданно на лице его промелькнуло испуганное, грустное выражение.
– Да, мэм. Застрелен вместе с мамой. Женщина в хиджабе, ее малыш, круглолицый пижон и мистер Льюис. Эти стали четырьмя жертвами, все, кто погиб… не считая стрелявшей. Только, как подумаешь о том, что стряслось в других местах, типа Авроры или Коломбины…
[53] а я рад, что тут не случилось хуже. Уверен, что и копы довольны, что не пришлось ни с кем вести перестрелку. – Он рассмеялся – резко, неприятно, в смехе его не было ничего веселого. – И, могу поспорить, мистер Келлауэй доволен, что наконец-то подстрелил кого-то.
