Холли рыдала, слезы падали Джорджу на лицо. Бледное, оно хранило выражение удивления.
– Это ты велела ему запереться, – сказал ей Келлауэй. В его сознание никак не вмещалось, что его сын, еще две минуты назад живой и здоровый, теперь лежал мертвый со стертым лицом. Все было чересчур неожиданно, чтобы обрести смысл.
– Нет, – произнесла Фрэнсис.
Она стояла в гостиной, по другую сторону низкой перегородки. И держала в одной руке вазу. Ему представилось, что ею овладел героический порыв размозжить ему череп этой вазой, но свояченица, казалось, шевельнуться не могла. Все они замерли на своих местах, потрясенные бессмыслицей смерти Джорджа от единого выстрела.
– Он увидел тебя раньше нас обеих. Видел, как ты шел, и испугался, – говорила Фрэнсис. Ее трясло. – У тебя был пистолет.
– Он у меня до сих пор есть, дурища ты гребаная, – рявкнул Келлауэй.
Оказалось, что муж-подкаблучник Фрэнсис, Элайджа, прятался в спальне. К тому времени, когда Келлауэй отыскал его, ружье было пусто. Три пули он всадил во Фрэнсис и одну – в Холли, когда та пыталась выбежать в дверь. Но в «глоке» все еще оставалось четырнадцать патронов, а ему был нужен всего один, чтобы покончить со своим делом.
11 час. 03 мин.
Он мог бы сидеть рядом с Джорджем вечно.
Раз за разом, снова и снова перебирал он в мыслях, что же произошло.
Келлауэю рисовалось это так: он пересек дворик, подошел к двери и прострелил дыру в замке, распахнул дверь, и Джордж был там, только в полном здравии, присел на карточки, обхватив руками голову; он подхватил сына одной рукой и навел ружье на Холли, отступая к входной двери. «Ты побыла с ним, теперь мой черед».
Или, на пробу, так: он пересек дворик, дошел до входной двери и прострелил в ней дыру, выбив замок и заодно попав Фрэнсис в живот. Это она стояла за дверью, а не Джордж. Что Джорджу там было делать? Не было в том никакого смысла. С чего бы это Джорджу пугаться его?
Ему виделось, как он проходит по двору к входной двери, а Джордж распахивает ее, когда он еще и до порога не дошел, и бежит к нему с криком: «Папочка!» – широко раскинув руки. Так это и было, когда Джордж с Холли жили вместе с ним. Джордж кричал: «Папочка!» – всякий раз, когда он приходил домой с работы, словно бы не видел его несколько месяцев, а не всего какие-то часы – и всегда бегом бежал ему навстречу.
От всех этих мыслей Келлауэя оторвал звук: кто-то в соседней комнате произносил его имя, низким, отдаленным голосом. Уж не Фрэнсис ли, подумалось, хотя он и не мог себе представить, как она могла бы остаться в живых. Вон, кишки ее по всему ковру валяются. Два заряда из ружья только что ее пополам не разорвали, аккурат над самой талией.
Он все еще держал ручонку Джорджа: уже холодную, конечности остывают до того быстро, стоит лишь кровообращению прекратиться, – теперь сложил ее на маленькой хилой груди мальчика и встал. Низкая перегородка отделяла площадку у входа от гостиной. Фрэнсис лежала на спине. На месте, где полагалось бы быть животу, красовалось красно-черное месиво изуродованных внутренностей. Третья пуля пробила ей дыру с кулак в левой стороне шеи. Похоже было на то, что часть шеи ей какой-то зверь вырвал. Он решил, что примерно именно так и случилось, а зверем тем был он.
И не Холли произносила его имя. Холли бросилась на кухню, там она и лежала сейчас лицом вниз, вытянув руки вперед, как ребенок, делающий вид, будто он летает. Он попал ей в сердце, куда и она ему угодила.
Голос, который он слышал, доносился из телевизора. Решительный темноволосый ведущий новостей говорил, что была найдена пуля, спрятанная в туалете, и что эта находка подвергает серьезному сомнению историю, рассказанную Рэндалом Келлауэем. Зажжение свечей, сообщил телеведущий, было внезапно отменено без каких-либо объяснений. Новые волнующие свидетельства, сказал он, были подтверждены журналистской из «Дайджеста». Ведущий произнес имя журналистки… и Келлауэй его тоже произнес – очень тихо.
Почему Джордж забоялся его? Потому что Айша Лантернгласс убедила его бояться. Она всему свету поведала, что уже много дней Келлауэй – это человек, внушающий страх. Может быть, не в открытую. Зато на это намекала каждая написанная ею строка, каждое проникновенное измышление. Когда он увидел ее на автостоянке, и она сверкнула перед ним своими белыми зубами, ее сияющий взгляд говорил: «Я тебя прижму, лгунишка. Я тебя крепко прижму». Эта мысль доставляла ей радость, он видел это по ее лицу.
Прежде чем уйти, он, словно на сон грядущий, поцеловал Джорджа в то, что осталось от его лба.
11 час. 26 мин.
Лантернгласс ползла в машине всю последнюю четверть мили до редакции, находившейся на западной окраине города. Дым накатывался на шоссе удушливыми желтыми клубами, которые едва-едва пробивал свет фар. Ветер вцеплялсяв ее престарелый «Пассат», швыряя его туда-сюда. Один раз она проехала сквозь смерч искр, которые разлетелись и угасли на капоте и ветровом стекле.
– Мам, мам, смотри! – позвала с заднего сиденья Дороти, указывая пальцем, и Лантернгласс увидела, как шестидесятифутовая сосна по правую сторону дороги оделась в красный саван пламени. Вокруг не было видно ничего, что горело бы, – одно только это дерево.
– Где пожарные машины? – спросила Дороти.
– Тушат пожар, – ответила Лантернгласс.
– Мы только что мимо пожара проехали! Ты разве дерево не видела?
– Там, дальше по дороге, пожар еще хуже. Там они и стараются сдержать его. Пожарные хотят удержать его, чтоб он на автостраду не перекинулся. – Она не добавила: «и ринулся вниз по склонам на Сент-Поссенти».
Как раз перед самой редакцией дым немного развеялся. «Дайджест» располагалась в приземистом, ничем не примечательном двухэтажном здании из красного кирпича, которое делило со студией йоги и отделением банка «Мерилл Линч». Стоянка была заполнена наполовину, и Лантернгласс видела, как знакомые ей люди, другие сотрудники, несли ящики и коробки к своим машинам.
Выйдя из автомобиля, она направилась к запасному выходу, сильный порыв ветра толкнул ее в спину. Она увидела еще больше искр, плавающих в восходящих потоках горячего воздуха. Позднее утро пропахло гарью. Лантернгласс взяла дочь за руку. Они наполовину бежали, наполовину их несло порывами ветра до самой лестницы.
Они поднялись по бетонным ступеням, прыгая через три за раз, почти бегом, как часто она проделывала прежде. Она понимала, что всех вещей ей не забрать, не увезти с собой гантелей, так и оставшихся под лестницей. Если здание сгорит, они расплавятся, опять превратятся в чугунные болванки.
Дверь запасного выхода из редакционных помещений была распахнута настежь и приперта шлакобетонным блоком. Помещения были по-конторски скромными: стояли шесть самых дешевых рабочих столов для сотрудников, между ними были расставлены низкие перегородки из ДСП. В дальнем конце находилась высокая, от пола до потолка, стеклянная перегородка, скрывавшая единственный личный кабинет в «Дайджесте» – Тима Чена. Тим стоял в открытой двери своего кабинета, держа в руках картонную коробку, вверху которой были видны фотографии в рамках и несколько кофейных чашек.
