Тим Чен выпал из поля зрения Лантернгласс, направившись к двери своего кабинета. Он прихватил мраморную подставку для книг, кусок розово-белого камня, единственное, что было под рукой, пригодное для сражения. Лантернгласс слышала, как он закричал: неразборчивый вопль ужаса и ярости. И вновь заговорило ружье: трах-трах-трах-трах – в каких-то пяти-шести шагах, прямо по другую сторону стола. Тим Чен упал до того тяжело, что пол содрогнулся.
В ее ушах стоял странный звон. Никогда еще она не прижимала дочь к себе, крепче уже не могла бы, ничего не сломав. Лантернгласс опасливо втянула в себя тонкую струйку воздуха: боялась, что, если вздохнет глубоко, то Келлауэй услышит. Только ведь, с другой стороны, и он не способен ничего расслышать после стольких-то выстрелов. Может, после всей этой пальбы он вообще оглох для ничтожных звуков дрожащей девочки и по-тихому вбирающей в себя воздух матери.
Ветер ревел, все громче и громче. Лантернгласс смотрела в окна, сквозь дым, и с каким-то наводящим ужас удивлением видела, как из мрака появился извилистый жгут пламени в триста футов
[72] высотой: раскаленный волчок, крутящийся посреди шоссе. Тонкое торнадо огня, забиравшееся в удушающее белое небо и там пропадавшее. Если оно повернет к этому зданию, то, наверное, ударит так, что разнесет его по кирпичику и унесет ее дочку Дороти прочь, в какую-нибудь золотую, горящую, ужасную и все же чудесную страну Оз. Может, унесет их обеих. От этого видения грудь Айши Лантернгласс наполнилась благоговейным страхом, похожим на глубокое дыхание, от которого переполняются легкие и заходится сердце. Красота и ужас мира слились воедино, как ветер и пламя. Дым поднимался, грязный и темный, он жался к стеклам, а потом осел, и вдруг пропала та крутящаяся огненная лестница в облака.
Появился один военный ботинок, подбираясь к их убежищу под столом. У Дороти глаза были плотно-плотно сжаты. Она не видела. Лантернгласс, затаив дыхание, смотрела над головой дочери перед собой. Появился второй ботинок. Келлауэй стоял прямо перед столом.
Он медленно-медленно наклонился и глянул на них. Держа приклад ружья справа под мышкой. Разглядывал Лантернгласс и ее маленькую дочь своими бледно-голубыми, почти белыми глазами, в которых стояло что-то очень похожее на безмятежность.
– Только подумай. Будь у тебя при себе оружие, – сказал он ей, – у этой истории мог бы быть совсем другой конец.
На высоте
Глава 1
Ему было тошно в хвостовом закутке этого самолетика – стиснутому вместе с другими. Тошнило от вони бензина, плесневелого брезента, от его собственных тухлых бздехов, и, когда они поднялись до 6000 футов, Обри Гриффин решил, что он не сможет.
– Извини, что так поступаю, чел… – начал Обри, обращаясь через плечо к малому, которого про себя называл Эксом.
Имя инструктора-выпускающего вылетело у него из головы сразу же, как только этот болван представился. Уже тогда Обри с трудом держал в голове самые общие сведения. За полчаса до того, как они погрузились в одномоторную «Сессну», в голове Обри паника уже заявила о себе громким гулом радиопомех. Люди смотрели ему прямо в лицо и что-то говорили (орали, на самом-то деле все просто под завязку налились адреналином), но он слышал всего лишь неразборчивый шум. Иногда лишь улавливал случайное ругательство – не более того.
Вот Обри про себя и стал звать инструктора-парашютиста Экс (сокращенно от «Спрей для тела ЭКС»
[73]), поскольку тот выглядел так, будто сошел с рекламных роликов, где героями были лихие гонщики, взрывы и модели, в одном нижнем белье ведущие бои на подушках. Инструктор был крепок и долговяз, золотисто-рыжие волосы острижены коротко и зачесаны назад, его словно сдобренная кокаином энергия скорее увеличивала, нежели утихомиривала страх Обри. Ну разве не абсурдом было решиться вверить свою жизнь в руки человека, даже имени которого он не знал?
– Чо гворишь? – вопил Экс.
Казалось бы, не так-то трудно дать себя расслышать, особенно тому, кто пристроплен к твоей заднице. Они были в одной упряжке: Обри сидел на коленях у Экса, как младенец, кому в торговом центре повезло уютно пристроиться к Санта-Клаусу.
– Я не смогу этого! Я чертовски надеялся, что сумею. Я, честно, думал…
Экс тряхнул головой:
– Это нормально! У всех бывает!
Он хотел заставить его умолять. Обри умолять не желал, тем более – перед Хэрриет. А тут еще, к испугу своему, почувствовал, как вырвалась еще одна струйка сальных бздехов. За гудением мотора их не было слышно, зато они раздражали и воняли. Эксу приходилось чуять их все до единого.
Жуть брала предстать жалким в глазах Хэрриет Корнелл. Значения не имело, что у них с Хэрриет никогда не было свиданий, они никогда не были влюблены, никогда не лежали обнаженными под прохладными простынями в номере «Сен-Барт» с открытыми стеклянными дверями и шумом волн, разбивавшихся в отдалении о рифы. И все же он оберегал свои мечтания. Обри было бы стыдно, если бы случившееся было последним воспоминанием Хэрриет о нем, какое она увезла бы с собою в Африку.
У них, Хэрриет и Орби, у обоих был первый прыжок. (Или, может быть, точнее было бы сказать, что первый прыжок предстоял Хэрриет… Обри в последние несколько мгновений понял, что ему не прыгнуть.) Они шли тандемом, что означало, что каждый был связан лямками с инструктором, с теми, кто каждый день прыгал с парашютом. Еще в самолете находились Брэд и Ронни Моррисы. Для них это было плевым делом, оба парня были опытными парашютистами.
Джун Моррис умерла, и все они прыгали в память о ней: ее братья Брэд и Ронни, Хэрриет, бывшая ее лучшей подругой, и сам Обри. Джун уже шесть недель как умерла: ее в 23 года сразил рак. Было в этом, думал Обри, какое-то дерьмо, которое отказывался принимать разум. Ему казалось, что в общем-то ничуть не легче стать рок-звездой, нежели умереть молодым от какой-то там лимфомы.
– Нет в этом ничего нормального, – кричал уже Обри. – У меня клинический диагноз трясущихся поджилок есть. Серьезно, если вы заставите меня прыгнуть, то я полные штаны горячего поноса напущу, чел…
В этот момент пропал звук глухо ревущей стальной оболочки легкого самолетика, и голос Обри пролетел из одного конца фюзеляжа в другой. Обри увидел, как Брэд с Ронни повернулись в его сторону. У обоих к шлемам были прикреплены видеокамеры. Предполагалось, что весь их прыжок позже появится на «Ютьюб».
– Первое правило прыжков с парашютом: не обсирай инструктора, – произнес Экс.
Вновь поднялся бессмысленный грохот мотора. Брэд с Ронни отвернулись.
Обри боялся глянуть в сторону Хэрриет, но одолеть себя не смог.
Она же на него не смотрела, хотя, как ему казалось, только-только отвернулась. В руках девушка сжимала небольшую игрушечную лиловую лошадку с выступающим серебряным рогом во лбу и изящными радужными крылышками за передними ногами – единорог, которого очень скоро они назовут Джуникорн
[74]. Хэрриет с Джуникорн сидели лицом к двери, большому, разболтанному дребезжащему люку, сделанному из прозрачного пластика. Всякий раз, когда самолет накренялся влево, Обри охватывала тошнотворная уверенность, что дверь распахнется и он соскользнет прямо в небо под грубый, маниакальный, сдобренный кокаином хохот «Спрея для Тела ЭКС». Казалось, дверь ничто не держит закрытой, совсем, блин, ничто.
