Обри вытянул всю его огромную переливчатую массу. Громадная кипа шелка (Обри вспомнил, что воздухоплаватели называют это оболочкой) уже не была больше связана с корзиной или проржавевшей горелкой, а обдуманно сложена и убрана. Дюжина тонких веревок свешивалась с колец по подолу шелковой оболочки, но они были аккуратно связаны, все вытяжные кольца тщательно собраны в одном месте.
Вынув шелк, Обри увидел, что корзина была сильно повреждена. Дно оторвалось, его с корнями вырвало. Сама корзина, по замыслу, была квадратной, но в одном углу плетенье разошлось, ничто больше не удерживало его в целости. Удар, испытанный ею, был зверским, и Обри был захвачен возникшей в воображении картиной: воздушный шар на большой скорости сильно ударяется об облако и тащится по нему пару сотен ярдов, плетение расходится после череды встрясок.
«Они бросили бы меня», – безнадежно написал толстяк Маршалл, но никто еще ни разу не пробовал отчалить на обломках надуваемого горячим воздухом шара. Если бы кто-то попытался зажечь горелку, оболочку сразу же оторвало бы от того малого, что оставалось от корзины.
Обри щипнул скользкий старый шелк, потер его меж пальцев. Заботливо развернул его, расстилая перед собой. Он помнил, что нужно держать собственное сознание чистым, а голову такой же ясной и пустой, как высокое голубое небо. Почти двадцать две минуты ушло на то, чтобы все разложить, громаднейший простор шелковой оболочки, способной укрыть под собой небольшой одноэтажный домик. В нескольких местах, на складках, шов протерся до ниток. В других ткань была тонка, как грёза наяву, едва виднелась. Наконец он сел, уложив на колени связку шнуров, шнуров, что были намеренно отсоединены от оболочки. Разостланное перед ним, все это до забавного сильно напоминало парашют.
Они бросили бы меня.
Обри слишком устал, чтобы вновь забираться на Джуникорн, но это было неважно. Когда он огляделся, его лошадь уже пропала.
Он дотащился и лег между денди-воздухоплавателем и мертвой женщиной. Мог бы вытянуть из дымки под собой уютное облачное одеяло, но туманы и иней надоели ему смертельно. Вместо этого он натянул на себя шелк оболочки, подоткнув ее под себя со всех сторон и прижав к груди связку шнуров. Пистолет уперся ему в ногу, но не столь болезненно, чтобы стоило расстегивать комбинезон и освобождаться от него.
«Как долго пролежала пуля?» – гадал он.
Глава 19
– Умирать, похоже, то же, что и выполнять тяжелую работу, – сказала Хэрриет на поминках после панихиды. Выглядела она шикарно в белой блузке и приталенном сером жакете. – Когда здоров, думаешь, как бы оно ни было, а нужно продолжать бороться. Выжать всю свою жизнь до последней капли. А тут, блин, рак. Это дерьмо перечеркивает все. Должно быть, такое облегчение, когда это все заканчивается. Как сон.
Они были у Моррисов, пили пиво на заднем крылечке с братьями Джун.
Тот, что побольше, Брэд, прислонился к одной сетке, сияние дня прилегло ему на плечи. Ронни плюхнулся на глубокое садовое кресло, подняв тучу пыли и пыльцы, засверкавшей в луче золотистого света. Хэрриет присела на ручку его кресла.
– В этом нет никакого смысла, – сказал Обри, расположившийся в другом кресле. – Кому-то выпадает прожить полной жизнью, а кому-то нет.
Ронни был уже пьян. Сидя в трех шагах, Обри чуял, как от него несло пивом, им даже пот Ронни провонял.
– Она, не вставая с больничной койки, за день делала больше, чем люди, живущие втрое дольше. – Ронни со значением постучал себя пальцем в висок. – Вот тут делала всякое, где время более гибко. Все, что вы думаете, это все, что вы когда-либо знали о мире. Значит, если ты способен вообразить что-то, это все равно, что ты это прожил. Однажды она мне сказала, что у нее любовная связь со Стингом
[85] с тех пор, как ей было пятнадцать лет. Вот тут. – Он еще раз крепко стукнул себя в висок. – Она помнила гостиничные номера. Помнила, как сидела с ним за столиком открытого кафе в Ницце, когда начался дождь. Такой у нее был дар. К двум вещам она была предрасположена: воображению и раку.
По мнению Обри, ассоциация вызывала раздражение. Такого рода мудрость только из пьяной глотки и услышишь. Воображение – это рак сердца. Все те жизни, какие носишь с собой в голове и каких тебе никогда не прожить… они заполняют тебя, пока уж и дышать не в силах. Когда он думал о Хэрриет, идущей по жизни без него, у него возникало ощущение удушья.
– Так как быть с ее списком? – спросила Хэрриет. – Как быть со всем тем, что ей хочется, чтоб я сделала вместо нее? Спрыгнуть с самолета, заняться серфингом на побережье Африки? – Хэрриет опять принималась плакать. Вряд ли даже сама осознавая это. Плакала она легко и красиво. – Как быть с этим перечнем сожалений, что она мне оставила?
Ронни с Брэдом покачали головами. Хэрриет смотрела на них широко раскрытыми глазами в ожидании и надежде, словно бы они вот-вот оповестят о каком-то сногсшибательном наследии, оставленном Джун своей любимой лучшей подруге.
– Это не то, о чем она жалела, что не сделала, – сказал Ронни. – Это то, что ей хочется, чтобы сделала ты, потому что это приносило радость, когда она сама это проделывала. У себя в голове. – Вновь постукивание пальцем по виску. Если от пива у него голову не заломит, то от постукиваний наверняка.
– Что нам предстоит в первую очередь? – спросил Обри.
Хэрриет безучастно глянула на него. Ему в голову пришла неприятная мысль, что она ненадолго забыла, что он здесь.
– Мы прыгаем в ее честь, – ответил Брэд. – Уже записались.
– Мы прыгаем вместе с нею, – поправила его Хэрриет, поглаживая маленькую Джуникорн, которую весь день носила с собой.
– Когда отправляемся? – спросил Обри.
– Ой, Обри, – заговорила Хэрриет. – Ты этого делать не обязан. Ты высоты боишься.
– Я о высоте больше не думаю с тех пор, как успокоительные лекарства принимаю, – сказал он ей. – Слава богу. Не хочу, чтоб слишком уж великий страх помешал мне поучаствовать в самых знаменательных делах вместе с самыми важными людьми в моей жизни.
– Ты уже, – сказала Хэрриет, – много сделал для Джун. Благодаря тебе наш оркестрик стали слушать. Она любое дерьмо от тебя обожала, чтоб ты знал. – Она перегнулась через разделявшее их пространство и слегка ткнула его костяшками пальцев в бедро. – Она об этом мне все время твердила в последние пару месяцев.
– Точно так же она и к тебе относилась. Ты была любимой темой ее разговоров.
Хэрриет отстраненно улыбнулась ему и спросила:
– Что еще вы с Джун обсуждали?
Обри показалось, что она старается направить разговор на что-то, но был не в силах понять, на что.
– Мы, – ответил, – говорили о том, как ей хотелось, чтобы я двигался дальше. Именно это я и хочу проделать. Хочу двинуться прямо к первому, что в ее списке значится.
