– Славно, чел, – сказал Ронни. – Мы прыгаем через шесть недель.
Обри задрал подбородок, давая знак, что принял к сведению, хотя от нервного напряжения у него желудок узлом скрутило. Шесть недель – это так скоро. Возможно, волнение отразилось на его лице. Хэрриет следила за ним спокойным, заботливым взглядом… что за черт? Как она оказалась сидящей у Ронни на колене?
Вид ее, практически сидящей на коленях у пьяного в дым Ронни, волновал его, делал необычайно обидчивым.
– Конечно, мы все бы могли отправиться прыгать в небо с самолета в своем воображении, – легко бросил он. – Деньги бы сэкономили.
Лоб Ронни избороздился морщинами:
– И оказались бы полными трусами.
– Мне казалось, ты сам только что сказал, что вообразить что-то все равно, что пережить это.
– Господи, чел, – произнес заплакавший Ронни, – я только что сестру потерял, а ты собираешься херовые споры устраивать?
Глава 20
Когда Обри проснулся почти одиннадцать часов спустя, он понял то, чего не в силах был уразуметь несколько месяцев назад. Джун убеждала его уходить от Хэрриет не потому, что она переживала за него. Джун убеждала его уходить, потому как переживала за Хэрриет, а Хэрриет была слишком любезна (или слишком лишена уверенности – выбирайте сами), чтобы попросить Обри убраться ко всем чертям из ее жизни. К этому она и клонила в день поминок. «Что еще вы с Джун обсуждали?»
В тот вечер в «Хливких Шорьках» Хэрриет и Джун, возможно, мгновения отделяли от того, чтобы прервать свое неудачное выступление на публике, когда он все спутал, потянув одеяло на себя. Он устроил все гораздо серьезнее, чем это должно быть и чем им когда-либо хотелось. Девушки освободили для него место в своих жизнях, но только после того, как он локтями пробился и напластовал собственные желания над их безобидной забавой.
На земле, по сути, не было никого, кроме его матери, кто не смог бы оправиться от его непостижимого исчезновения. Там, внизу, нет жизни, в которой его не хватает, потому что он так и не озаботился тем, чтобы ее создать. В мире внизу он оставил такой же слабый след, как и тень от облака, проплывшего над полем, – эта мысль бесила его, вызывала еще большее желание вернуться туда, вниз.
Он свернул шелк оболочки так же, как и нашел его, пользуясь складками, которые слежались от времени. Занимаясь этим, Обри заметил, что полотнище было подготовлено к тому, чтобы раскрыться шире, чем обычно делает оболочка, хотя все веревки все еще можно было бы свести вместе воедино, до ширины примерно мужской талии.
Обри пошел по волнующейся поверхности облака с толстой кипой шелка под одной мышкой и связкой веревок – под другой. Дыхание его клубилось паром. Его била дрожь, но от холода или от негодования, он не понимал. Его мучал стыд за то, что он так томился по Хэрриет, когда ей он явно не был нужен, ему было стыдно за то, что он отказывался прыгать с самолета, мучил стыд, что он в двадцать четыре года еще так и не начал жить. Он лелеял свой стыд, словно это было его оружие, может быть, куда более стоящее, чем пистолет.
Кровать, ванна и вешалка стояли там, где он их и оставил. Он повесил кипы шелка на вешалку рядом со сбруей парашютиста. Есть ли смысл хранить ее… в это он слишком вдумываться не хотел. Пока еще. Пока у него имелся пистолет. Пистолет этот в последний раз использовался для самоубийства, однако Обри считал, что он делает возможным иной, более приемлемый вид побега. Шелк и веревки, с другой стороны, прекрасно пригодятся впоследствии, если все остальное не получится, а говоря по совести, убивать самого себя – к этому у него сердце не лежало.
Он подхватил с вешалки шлем и надел его на голову (по той теории, что на сражение не отправляются без доспехов) и повернулся к дворцу. Шпили и высившиеся стены уходили высоко в небо, а надо всем высился центральный купол. Раньше он уже пробовал забраться на купол и силой был свержен с него. Ему казалось, что пришло время выяснить, к чему его не подпустили. «Облако» оберегает там что-то, а если ему есть что оберегать… значит, есть и что-то, чему можно угрожать.
Он направился к воротам замка. Что бы он нашел, гадал про себя Обри, если бы забрался на самую верхушку кремового белого шара. Была у него дикая, возможно, слегка истеричная мысль, что там располагался пульт управления, лаз в скрытую кабину. Воображение рисовало ему черное кожаное кресло в крохотной капсуле, напичканной мигающими огоньками, и ярко-красный рычаг с обозначениями ВВЕРХ и ВНИЗ, выбитыми вдоль него. Мысль была до того восхитительно дурацкой, что он, не выдержав, рассмеялся.
Он все еще смеялся про себя, когда дошел до рва вокруг дворца и увидел, что мост убран. Двенадцать футов
[86] открытого неба отделяли его от зияющих ворот входа во двор.
Его заперли.
Глава 21
По зеленым складкам земли внизу плавно растекалось золотое сияние первого света. Горы отбрасывали огромные тени на долины. Он высмотрел красный сарай и серебристое зернохранилище, светлую зелень полей прорезали грубые колеи, какие-то желтые бутоны были, наверное, копнами сена.
Его небесная Хэрриет следила за ним с той стороны рва, нервно переминаясь в своем наряде. На ее лице статуи греческой богини лежали тени безнадежности и испуга.
Пульс у него в руке отбивал какой-то дикарский барабанный бой.
– И что ты будешь делать, если я шагну вперед? Дашь мне упасть? Если бы могла сбросить меня, почему уже не сбросила? – спрашивал он ее. – Такое против правил – вот что я думаю.
Уверенности не было, что он и в самом деле так думает. Только облако держало воздухоплавателей даже после их смерти, хранило их пропасть лет, когда могло бы в любое время пролететь над озером Эри и незаметно сбросить их. Что им поймано, то им и хранимо. Когда он осознал, что готов проверить эту гипотезу на деле (что оно ни за что не даст ему уйти своей охотой, даже через смерть), его истерзанные внутренности, казалось, перевернулись.
– Ни единая вещь из всех, что ты мне показала, не была настоящей, то же относится и ко рву, – сказал он.
Закрыл глаза и поднял одну ногу. Легкие перехватило в груди. Мошонка до того вжалась в тело, что ему яички свело от боли.
Обри шагнул вперед.
И рухнул вниз. Глаза его распахнулись, пока он летел головой вперед.
Облако выпустило пенистый язык, когда он бросился вниз, и тот стлался перед ним. На мгновение он окунулся в открытое небо. Но когда шлепнулся на четвереньки, живой туман вскипел под ним и, затвердев, подхватил.
Волнующиеся пары продолжали расстилаться по рву, пока через разрыв не перекинулся узкий выгнутый мост. Обри оглядывался, отыскивая взглядом небесную Хэрриет, но она растаяла. Он чувствовал, как сердце его готово расшибиться, колотясь о грудную клетку.
Обри заставил себя встать, не очень твердо держась на ногах. Решетка из тумана опустилась в арочном проеме. Он пошел прямо на нее, нагнув голову.
