Взяли силой, зажав в углу,
И распяли её втроём
Обнажённую на полу,
Чтоб досталось трём этим псам,
В стонах, в ненависти, в крови,
Всё, что свято берёг ты сам,
Всею силой мужской любви…
Да, тогда, на выступлении рабочих Златоустовского инструментального комбината, эти строки, произнесённые Надей, поразили Семёна в самое сердце. Позже он пытался выучить всё стихотворение, но запомнились только отдельные четверостишья.
Так убей же немца, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоём дому чтобы стон —
А в его по мёртвым стоял…
Когда он мысленно произносил эти строки, то ощущал в душе нечто невообразимое. Это была настоящая буря чувств: ненависть к захватчикам, нежность к любимой девушке и щемящая жалость к родной земле, которую оскверняет враг.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!..
* * *
Полк сделал очередной короткий привал. Рядовые и офицеры сидели и лежали прямо на снегу, повернувшись спинами к ветру и собираясь с силами.
Семён тоже сидел в сугробе, натяигув клапан шерстяного подшлемника до самых глаз, и смотрел на простирающееся во все стороны поле, над которым безудержно буйствовали снежные клубы и завихрения. От вида этого неистовства пурги сама мысль о том, что надо идти дальше, казалась дикой и безумной.
— Слышь, Сеня, как думаешь, до фронта мы когда-нибудь дойдём? — спросил сидевший рядом Потапов. — Или будем так топать до самого Берлина?
Отвечать не хотелось, потому что для разговора требовалось дополнительное усилие. Семён чувствовал, что его одолевает сон, наваливается всей своей неподъёмной тяжестью, закрывает глаза и ввергает в сладкое небытие.
— Не спать, не спать, — бормотал он, пытаясь сопротивляться, и, через силу, разлеплял отяжелевшие веки. — Нельзя поддаваться. Нельзя под-да…
Он с удивлением разглядывал окружающий его экзотический южный пейзаж — точно такой же, какой он когда-то видел на картинке в журнале «Всемирный следопыт». Пальмы, какие-то диковинные развесистые деревья с длинными, заострёнными листьями, кусты с большими красными и белыми цветами… Всё это нежно, до головокружения, благоухало и радовало глаз, а высоко-высоко в ясной небесной синеве сияло непривычно яркое солнце.
— Что за ерунда? — Семён пытался понять, каким образом он оказался здесь, посреди такой несказанной красоты. — Где это я и куда подевался полк?
Тут он заметил, что стоит без полушубка и с босыми ногами.
Вдруг возле него прямо из воздуха появились три жирных, омерзительных своим обличьем, чёрта, покрытых бурой, свалявшейся шерстью. Головы чертей, как и положено, были увенчаны загнутыми, похожими на козлиные, рожками, а на безобразных мордах криво сидели поросячьи пятачки. Ноги этих жутковатых тварей оканчивались копытами, а за спинами их развевались длинные, украшенные кисточками, хвосты. От всех троих чертей исходил омерзительный, тошнотворный запах.
— Ух ты! — Семён растерялся ещё больше. — А что, разве вы вправду существуете?
— А ты как думал, дуралей? — вместо ответа весело спросил резким, скрипучим голосом один из чертей. Левый рог у него наполовину был обломан.
Другие два чёрта не то захрюкали, не то рассмеялись, а потом подхватили Семёна под руки и куда-то поволокли. Он попытался было вырваться, но понял, что не может, — черти, несмотря на их внешнюю обрюзглость и неуклюжесть, оказались необычайно сильны.
— Не дёргайся, паря, — произнёс шедший сзади чёрт с обломанным рогом. — С нами эти штуки не проходят.
— Куда это вы меня тянете? — испуганно спросил Семён.
— Скоро узнаешь, — неопределённо ответил тот чёрт, что держал его за правую руку.
— Ага, узнаешь, — поддакнул чёрт, державший за левую. — Скоро уже.
Между тем всё вокруг как-то незаметно изменилось. Вместо буйной растительности всюду теперь была какая-то унылая, каменисто-пустынная местность. Небо заволокли тучи, и сделалось сумрачно и неуютно.
Черти подтащили его к огромной сковороде, стоявшей на металлической решётке над пылающим очагом.
— Ну-ка, солдатик, полезай на сковороду, — деловито сказал чёрт с обломанным рогом, который, видимо, был главным. — Сейчас мы тебя жарить будем.
— Ещё как будем, — хором поддакнули другие два чёрта и дружно облизнулись.
— Давай, полезай быстрей, — поторопил главный чёрт. — У нас дел и без тебя хватает.
Почему-то Семён почти не ощутил страха от этих слов чертей. Более того, в нём родился решительный протест против предстоящего действа.
— Как это, жарить? — гневно воскликнул он. — Кто вам дал такое право — жарить живого пограничника? И вообще, мой командир взвода разрешил вам меня жарить?
Черти недоумённо переглянулись и пожали плечами.
— А может, ротный разрешил? — продолжал напирать Семён. — Или комбат?
Черти дружно покачали головами, а их главный озадаченно почесал копытом свою козлиную бородку.
— Ну вот видите! — Семён решил полностью перехватить инициативу, вспомнив одну русскую народную сказку, в которой солдат перехитрил чертей. — Это же нарушение воинской субординации. Слыхали про такую?
— Нет, не слыхали, — растерянно произнёс главный чёрт.
— Сразу видно, что вы, черти полосатые, в армии не служили, — весело сказал Семён. — И вообще, разгильдяи вы полные.
— Почему это мы разгильдяи? — обиженно спросил главный чёрт.
— Да потому! Как же вы собрались меня жарить, если масло в сковороде холодное?
Семён подошёл к сковороде и погрузил указательный палец в масло. Оно и в самом деле оказалось холодным — настолько, что палец буквально обожгло холодом.
Он вскрикнул от боли и… открыл глаза. Вокруг по-прежнему бушевала метель, и многих лежащих бойцов уже наполовину занесло снегом.
«Почему они не шевелятся? Спят, что ли? Или замёрзли уже?»
Испугавшись такого предположения, Семён вскочил на ноги и только тут заметил, что на его правой руке нет рукавицы.
«Видать, стянул её во сне, вот холод руку и обжёг», — догадался он и увидел торчащую из снега рукавицу.
Подобрав её и надев на руку, Семён принялся будить спящих, расталкивая их и громко крича. Потом заметил, что ещё несколько человек занимаются тем же, и стал действовать активней.
— Подъём! Подъём, воины! — кричал он и изо всех сил тормошил то одного, то другого товарища. — А ну, вставай! Вставай, я тебе говорю!..
