Дорезав тушёнку, Петров выждал минут пять и пересыпал её в сковороду, бросив сверху пару кружек снега.
— Всё гениальное просто, — заключил он с самодовольной улыбкой. — Учитесь, сынки.
— Ты, дядька Степан, может, в повара пойдёшь? — спросил, хитро прищурившись, Потапов. — Я договорюсь, если что.
— Пошёл бы, конечно. Место тёплое, — с серьёзным видом ответил Петров. — Только на кого ж я вас оставлю? Кто ж вас будет уму-разуму учить? Пропадёте ведь без меня.
— Нет, ты хорошенько подумай, — раздухарился Потапов. — В поварах-то надёжнеё будет. Сиди себе да кашу в баке помешивай. А если немец подкрадётся, ты его черпаком по лбу — бах! И медаль в кармане…
Пограничники захохотали над шуткой Потапова, и лишь один Петров сохранил серьёзность.
— А что, повар — это тоже вполне героическая профессия, — продолжил тему Потапов. — Помните, в газетах в сорок первом описывали подвиг повара… как его… тьфу ты, фамилию забыл.
— Кажись, Середа, — подсказал Семён, который читал эту заметку.
— Точно, Середа! Земляк мой из Донбасса, — гордо произнёс Потапов. — Он ведь лично целый танк в плен взял. О как! С помощью одного топора. Вот это я понимаю, настоящий советский повар. Пулемёт немцам загнул да брезент на танк набросил, а потом стал по люку топором стучать. Фрицы, видать, от страха в штаны наложили… — Потапов хохотнул.
— Конечно, наложили, — поддержал его шутку Петров. — Решили, что он хочет их в суп использовать.
— Так что ты, дядька Степан, хорошенько подумай…
К амбару подошёл лейтенант, и все вскочили, приветствуя командира.
— Отделение готовится обедать, — доложил Потапов.
— Как настроение? — спросил Романцов.
— Настроение неважное, товарищ лейтенант.
— Почему так? — на лицо взводного легла тень обеспокоенности.
— Потому как в бой рвёмся, чтобы фрицев рвать, — скаламбурил Потапов. — Надоело тут сиднем сидеть. Чего ждём-то?
— Вот я, Вася, как раз по этому поводу и подошёл. Есть хорошая новость.
— Неужто? — Потапов повеселел. — Вы присаживайтесь с нами. Сейчас будем пробу снимать. Дядька Степан нам тут шикарный обед соорудил.
— Спасибо. — Романцов достал из кармана полушубка тряпичный свёрток и, развернув его, положил на сбитый из досок щит, заменявший стол, полбуханки чёрного хлеба и небольшой шмат солёного сала. — Вот, раскулачил маленько старшину, чтобы, значит, не с пустыми руками, — словно оправдываясь, произнёс он.
— О, вот это я понимаю! — удивлённо воскликнул Потапов и тут же принялся нарезать сало тонкими кусочками.
— Товарищи пограничники, прошу к столу! — Петров сделал рукой приглашающий жест и первым снял пробу, макнув в своё фронтовое блюдо кусочек чёрного хлеба. — Ох, братцы, вкус-то какой… — Он поцокал языком, изобразив на лице удовольствие.
— Эх, к такому обеду ещё бы по сто грамм. — Ефрейтор Михаил Лукинец мечтательно закрыл глаза.
— Вот тут ты, Мишаня, прав как никогда, — поддержал его Потапов и наигранно вздохнул.
— Ну, только если по сто, — весело произнёс Романцов, снимая с ремня флягу. — Чтобы не простыть.
Пограничники встретили слова и действия лейтенанта дружным одобрением. Потапов принял фляжку и поболтал её, прикидывая, сколько в ней содержимого.
— Почти полная! — радостно констатировал он, отвинчивая крышку.
Плеснув немного спирта в алюминиевую кружку, сержант протянул её командиру. Ручка кружки была обмотана верёвкой, чтобы не обжигать пальцы, когда пьёшь горячий чай.
— Ну, за наш первый маленький боевой успех, — произнёс Романцов и, выдохнув, глотнул из кружки.
Отделение, сидевшее вокруг щита на берёзовых чурбаках, тут же дружно приступило к обеду. Бойцы по очереди макали хлеб в ароматную полужидкую массу дымившуюся на сковороде, которую младший сержант переставил на «стол».
Как по заказу нигде по близости не слышалось ни взрывов, ни выстрелов, и можно было спокойно поесть.
— Ильяс, а что это у тебя за штуковина? — Лейтенант удивлённо смотрел на чеченца, вертевшего в руке необычный нож. Лезвие этого ножа было длиннее, чем у HP, и имело форму как у кинжала. Ручка же была точно такая, как у ножа разведчика.
— Да вот, в мастэрской дывызыи сдэлалы. — Давлетгиреев не скрывал гордость за своё холодное оружие.
— Что, вот так просто взяли и сделали?
— Нэт, нэ просто. — Чеченец довольно ухмыльнулся. — Я им спырта дал. Целый фляжка.
Семён припомнил, что Ильяс действительно откуда-то обзавёлся второй фляжкой и часто сливал в неё «положенные сто грамм». Теперь стало ясно, зачем он это делал.
— Немного неуставной, — усмехнулся взводный. — Но это, думаю, ничего. Воюй таким.
Возле обедающих появился дед Матвей. На нём был коричневый жилет из овчины.
— Как отдыхается, солдатики? — спросил он, окинув обстановку цепким, колючим взглядом.
— Всё в порядке, Матвей Устинович, — ответил Романцов. — Спасибо за заботу.
— Да чего уж там. Родной армии надо помогать.
Вообще дед Матвей был сумрачным стариком, который всё больше молчал и супил кустистые брови. Лишь изредка, находясь в сильном волнении, он мог разговориться. В один из таких моментов он рассказал о зверствах фашистов в Кучеряевке и окрестных сёлах. Слушать об этом было тяжело — сердце заполнялось горестью и ненавистью.
Там кого-то расстреляли, а тут — повесили, где-то отняли корову, а где-то — почти все запасы зерна и картошки. Людей немцы заставляли трудиться «на пользу фюрера и великой Германии» и тех, кто ленился или совершал какую-либо провинность, жестоко наказывали. При этом не щадили никого — ни стариков, ни женщин, ни детей.
Но особенное возмущение у Семёна, да и у других, вызывали рассказы о бесчинствах полицаев, которые вели себя ещё хуже оккупантов — грабили и насиловали. В разуме никак не укладывалось, что кто-то из советских людей добровольно пошёл служить в полицию и измывался над своими же согражданами. Потом Семён понял — видно, у любого народа во все времена есть такие отщепенцы, которым плевать на других людей, лишь бы самим хорошо было.
Семён с болью в душе слушал рассказы деда Матвея и его односельчан о том, как фашисты расстреляли старого коммуниста, воевавшего в Гражданскую, отказавшегося стать старостой села, и ещё одного мужика, который попытался спрятать хлеб и другие продукты.
— Но в основном это всё из-за полицаев наших… Генки Морозова, Кольки Тимошина и других, — сказал как-то дед Матвей. — Это они, сволочи, сами выдавали фашистам, кто в селе коммунист или при должности был. Люди без стыда и совести. Ничего святого… Видать, надеялись при новой власти вверх выдвинуться. Тьфу!.. Ну а кто ж ещё в полицаи-то
