Но при этом одни воевали, потому что стремились поработить тех, кому завидовали и кого ненавидели, и завладеть их бескрайними просторами и природными богатствами, а другие воевали, чтобы одолеть этих злобных и завистливых агрессоров и навсегда отбить у них охоту зариться на чужое добро и кого-либо порабощать…
С каждым новым апрельским днём Александр всё сильней испытывал тоску по своей Клавушке и всё чаще смотрел на её фотографию, вспоминая, как жарко жена обнимала, гладила его по голове и шептала нежные слова:
— Любимый мой, хороший, родной мой Сашенька… Ты только мой, только мой…
От этих слов и от этой ласки ему хотелось совершить что-нибудь безумно-хорошее и грандиозное…
На передовой в основном царило затишье, которое изредка ненадолго нарушалось то с одной, то с другой стороны артиллерийскими или миномётными обстрелами или просто перестрелками. Но одновременно началась и настоящая снайперская война. Практически каждый день от выстрелов вражеских снайперов полк нёс потери, и сидящие в окопах уже боялись лишний раз высовываться, чтобы не схлопотать пулю в голову.
Наши снайперы тоже без дела не сидели. Александр ещё раньше слышал, что при армии создан целый отдельный снайперский батальон, а тут эти «меткие стрелки» стали появляться на передовой — хмурые и молчаливые мужики, одетые в такие же маскхалаты, как у разведки, и ходившие по одному или группами по двое. Помимо отстрела немецких солдат и офицеров, они вступили в борьбу со своими прямыми соперниками с противной стороны, устраивая с ними своего рода дуэли, в которых побеждал тот, кто метче, умней и терпеливей…
В этот период участились политзанятия, партийные и комсомольские собрания. Бойцы и командиры читали «Красную звезду», «Правду» и «Боевую пограничную» — газету, издававшуюся управлением тыла Центрального фронта. Только пресса эта всё время запаздывала, как минимум, на неделю.
Бездействие изматывало морально, и многим уже хотелось, чтобы побыстрее началось дальнейшее наступление, но ходили упорные слухи, что до лета никаких активных боевых действий не предвидится. Так что всем приходилось заниматься обычной армейской рутиной…
В один из таких относительно спокойных, докучливых дней Александра опять вызвал к себе полковой особист, который теперь обосновался в землянке.
— Здорово, лейтенант. — Южаков протянул ему руку, словно старому знакомому. — Рад видеть тебя живым.
Его видимое радушие настораживало, но, на удивление, казалось искренним. Было не похоже, что лейтенант госбезопасности притворяется.
— Садись, чайком угощу. У меня настоящий грузинский.
— Кучеряво живёшь. — Александр прошёл в дальний угол землянки и сел у буржуйки на аляповатый табурет, сколоченный из тонких берёзовых чурбаков.
Жилище особиста было вполне просторным для одного человека — примерно три метра на три. Кроме печки, здесь находился небольшой столик с двумя крестообразными ножками — тоже из берёзовых брёвнышек, а третий угол землянки занимали односпальные нары, поверх которых лежал матрац. На вбитых в бревенчатые стены гвоздиках висели личные вещи лейтенанта: противогазная сумка, вещмешок, фуражка, шинель и каска. Освещала землянку настоящая керосиновая лампа.
— Хорошо у тебя тут, уютно, — подытожил осмотр Александр, который обитал вместе с двумя другими взводными примерно в таком же по размеру жилище.
Южаков снял с буржуйки чайник и налил из него кипяток в две алюминиевые кружки, одну из которых протянул Александру Затем достал из кармана штанов портсигар и открыл его.
— Курить будешь?
— Спасибо, не откажусь. — Поставив свою кружку на стол, Александр вытащил одну папиросу и прочёл на ней название — «Казбек».
Южаков поднёс ему зажигалку, произведённую в Златоусте. Точно такие же были у ротного и у политрука Утенина.
Александр прикурил и затянулся. Крепкий табачный дым привычно заполнил лёгкие, приятно продирая их до кашля.
— Ну что, Демьяныч, как воюется? — Особист откинул дверцу печки и закинул в её пылающее жерло поленце. — Как взвод?
— Взвод? — Александр горестно вздохнул. — Да от него, почитай, половина осталась. Вот так и воюем.
— Понятно. — Южаков несколько секунд смотрел на горящие в буржуйке дрова, потом закрыл дверцу и сел на второй берёзовый табурет — близнец первого. — Полвзвода… Ну а что ты думал? Война без потерь не бывает. Тем более, такая война… Целые батальоны сразу ложатся, не то что взвод…
Он взял кружку, подул в неё и сделал осторожный глоток.
— Угощайся. — Южаков кивнул на лежащие на тряпочке колотые куски сахара, сам взял один из них и легонько его куснул. — Твёрдый, зараза. Зубы можно сломать.
Александр украдкой наблюдал за особистом, подмечая, что тот разительно изменился со времени прошлого разговора — стал попроще, почеловечней. Возможно, на него так повлияло пребывание на передовой. И хотя Южаков не ходил в атаку, погибнуть здесь он мог в любом месте и в любое время — при обстреле или бомбёжке, от выстрела снайпера или даже просто от какой-нибудь глупости, каких на войне случается немало. А когда человек чует, что смерть постоянно где-то рядом кружит да в затылок смрадом дышит, с него враз слетают спесь и чванство. Всё наносное и показное исчезает, а остаётся только настоящее да глубинное. Если человек по своей сущности является неплохим, то это вскоре становится видно. Так же, как и всякая человеческая сволочь быстро выявляется…
— Я тут на днях был на совещании у своего начальника, — заговорил Южаков. — И он нам, кроме прочего, сказал, что сейчас на освобождённой территории началась активная работа по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников… В общем, отовсюду поступает много такой информации, что в душе всё кипеть начинает, когда слушаешь или читаешь… — Он помрачнел и набычился. — Даже в голове не укладывается, что эти мрази творили. Только по одной Орловской области уже известны десятки фактов. В каждом районе, почти в каждом городе или колхозе очевидцы рассказывают жуткие вещи. Нам сводку зачитывали. Если тебе интересно, могу привести несколько случаев по памяти. — Южаков вперил в него испытывающий взгляд.
— Ну? — Александр затушил окурок о ножку стола. — Говори.
— Ну вот, например… В селе Россошное это произошло, если не путаю… Старик один принёс нашим пленным несколько варёных картофелин. Так немцы, тварюги, ему за это выбили зубы, переломали руки и ноги, а потом вырезали на спине звезду и застрелили… Представляешь? Или вот ещё… В колхозе «Красная Сидоровка» эти твари изнасиловали больную женщину, которая только родила, а потом облили керосином её хату и сожгли вместе с женщиной и младенцем… В колхозе «Красный путь» Становлян-ского района, в одной из хат, где ночевали немецкие солдаты, два мальчика ночью плакали и мешали им спать. Одному было два года, а второму — всего три месяца. Обоих эти сволочи закололи штыками… Дальше, в деревне Сидоровка Долгоруковского района немецкие каратели сожгли сорок домов вместе с жителями. Заподозрили, что те помогают партизанам… В том же районе, в Свишенском сельсовете, немецкий офицер прямо на глазах родителей изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку и застрелил её… Ублюдки!.. — Южаков встал и заходил взад-вперёд по земляному полу землянки, нервно покусывая губы. — Грабежи местного населения, массовые убийства и поджоги, издевательства над военнопленными и гражданскими лицами, изнасилования… В одиннадцати районах полностью уничтожены около ста пятидесяти сёл. Полностью!.. Это что же за скотство такое? А, Демьяныч? И они ещё смеют называть себя культурной нацией?.. Да и не только немцы. Итальянцы, венгры и румыны здесь тоже много злодеяний натворили… Европейцы грёбаные, мать их… Ну ничего-ничего… Все эти преступления на советской территории обязательно будут установлены, и после победы ни одна сука не уйдёт от наказания. Ни одна!.. Всех найдём и предадим суду. А суд наш будет суровым…
