Но это он, увы, уже проходил: бездействие тоже расценивалось как выбор.
Существовала и другая проблема: теперь он сам стал жертвой нападения. И рыболовные крючки были только началом.
«Ты готов к своей первой ране?»
Выродок не подчеркнул слово «первой», никак его не выделил, но Билли понимал, на что делалось ударение. Недостатков у него хватало, но самообман среди них не значился.
Если бы он не стал читать записку, то не узнал бы, с какой стороны опасность будет грозить на этот раз. И когда топор упадет ему на шею, он не услышит даже посвист лезвия, рассекающего воздух над его головой.
А кроме того, еще в прошлую ночь Билли понял, что для убийцы это никакая не игра. Потеряв соперника, выродок не поднимет мяч с земли, чтобы уйти домой. Он по-прежнему продолжит путь к намеченной им цели.
Билли хотелось вырезать листья.
Или решать кроссворды. Это у него получалось.
Постирать, навести порядок во дворе, почистить ливневые канавы, покрасить почтовый ящик: он мог раствориться в повседневных делах и найти в них успокоение.
Ему хотелось поработать в таверне, чтобы часы текли в повторяющихся движениях и пустых разговорах.
Всю загадочность жизни (и ее драматизм) он находил в визитах в «Шепчущиеся сосны», в отрывочных словах, которые иногда произносила Барбара, в его несгибаемой уверенности в том, что для нее есть надежда. Больше ему ничего не требовалось. Больше у него ничего не было.
Ничего не было до этого. В этом он не нуждался, ничего такого не хотел… но деваться-то было некуда.
Доев оладьи, он отнес тарелку, нож и вилку к раковине. Помыл, вытер, убрал.
В ванной снял повязку. Каждый крючок проткнул его дважды. На лбу краснели шесть ранок, вроде бы воспаленных.
Он осторожно промыл их водой, вновь продезинфицировал спиртом и перекисью водорода, смазал неоспорином, закрыл чистой марлевой салфеткой, закрепил ее скотчем.
На ощупь лоб был холодным. Будь крючки грязными, его меры предосторожности не остановили бы инфекцию, особенно если острие или зубец крючка поцарапали бы кость.
Насчет столбняка он мог не беспокоиться. Четырьмя годами раньше, перестраивая часть гаража под столярную мастерскую, он сильно поранил руку ржавой петлей, и ему ввели противостолбнячную сыворотку. Нет, насчет столбняка он не беспокоился. От столбняка он умереть не мог.
Он также знал, что не умрет и от заражения крови, вызванного грязными крючками. Этой ложной тревогой его разум хотел хоть на время уйти от реальных и куда более серьезных угроз.
Вернувшись на кухню, он отлепил записку от передней панели холодильника.
Вместо того чтобы выбросить или сжечь, развернул, расправил на столе и прочитал:
Этим утром оставайся дома. Мой компаньон придет к тебе в 11:00. Подожди его на переднем крыльце.
Если ты не останешься дома, я убью ребенка.
Если ты обратишься в полицию, я убью ребенка.
Ты вроде бы такой злой. Разве я не протянул тебе руку дружбы? Да, протянул.
«Компаньон». Это слово встревожило Билли. Совершенно ему не понравилось.
В редких случаях социопаты-убийцы работали в паре. Копы называли таких «дружки-убийцы». Хиллсайдский душитель в Лос-Анджелесе, который на поверку оказался парой кузенов. Вашингтонский снайпер – тоже два человека.
В семье Мэнсона убийц было больше.
Простак-бармен при наилучшем раскладе мог надеяться вывести на чистую воду одного безжалостного психопата. Но не двоих.
Мысли обратиться в полицию у Билли не возникало. Выродок дважды доказал свою искренность: в случае неповиновения точно убил бы ребенка.
В данном случае, по крайней мере, он мог сохранить жизнь одному, не вынося смертный приговор другому.
С первыми четырьмя строчками записки все было понятно. А вот с толкованием двух последних у Билли возникли определенные трудности.
«Разве я не протянул тебе руку дружбы?»
Насмешка не вызывала сомнений. Билли отметил и другое: предложенная информация может оказаться ему полезной, только если он сообразит, что к чему.
Многократное прочтение записки – шесть раз, восемь, даже десять – ясности не внесло. Раздражения прибавило.
С этой запиской у Билли вновь появились вещественные улики. Не так чтобы много и не очень весомые, чтобы убедить полицию, но эту записку он собирался сохранить.
В гостиной Билли оглядел свою библиотеку. В последние годы она для него ровным счетом ничего не значила, разве что приходилось стирать с книг пыль.
Он выбрал «В наше время». Сунул записку убийцы между первыми страницами, вернул книгу на полку.
Подумал о мертвом Лэнни Олсене, сидящем в кресле с приключенческим романом на коленях.
В спальне вытащил из-под подушки «смит и вессон».
Поднимая револьвер, вспомнил ощущения после выстрела. Ствол хотел взлететь вверх. Рукоятка вдавилась в ладонь. Отдача передалась через кисть и руку в плечо.
На комоде стояла открытая коробка с патронами. Он положил по три в каждый из двух передних карманов брюк.
Решил, что этого достаточно. Ему предстояла стычка, а не война. Неистовая, жестокая, но короткая.
Покрывалом Билли не пользовался, но подушки взбил. И прежде, чем накрыть одеялом простыню, заправил ее так, что она напоминала кожу барабана.
А беря револьвер с ночного столика, вспомнил уже не только отдачу, но и другое: что ощущаешь, убивая человека.
Глава 19
Билли позвонил Джекки О’Харе на мобильник, и тот ответил фразой, которую обычно использовал, когда работал за стойкой: «Что я могу для вас сделать?»
– Босс, это Билли.
– Эй, Билли, ты знаешь, о чем говорили в таверне вчера вечером?
– О спорте?
– Черта с два. Мы не спортивный бар.
Глядя в окно кухни, выходящее на лужайку, с которой уже ушли олени, Билли сказал:
– Извини.
– Парни в спортивном баре… для них выпивка ничего не значит.
– Просто способ развеяться.
– Совершенно верно. Они с тем же успехом могут курить травку или пить то пойло, которое в «Старбакс» называют кофе. Мы не чертов спортивный бар.
Все это Билли уже слышал, и не раз, поэтому попытался продвинуться к следующему этапу дискуссии.
– Для наших клиентов выпивка – подлинная церемония.
– Больше, чем церемония. Чуть ли не священнодействие. Не для всех, но для большинства. Это причастие.
– Понятно. Так они говорили о снежном человеке?
